В паре с этим поразительным посягательством на права собственности германских крестьян шла не менее радикальная программа сокращения задолженности. Бакке и Дарре предлагали, чтобы владельцы Erbhöfe несли коллективную ответственность за свои долги. Задолженность всех Erbhöfe, составлявшую, по разным оценкам, от 6 до g млрд рейхсмарок, предполагалось передать в Rentenbank Kreditanstalt – ипотечный банк, спонсировавшийся государством. Этот банк должен был возместить сумму долга первоначальным кредиторам и выплачивать им по ней проценты, составлявшие от 2 % до % в зависимости от обеспечения по первоначальному займу. В свою очередь, всем Erbho-fe, как обремененным задолженностью, так и свободным от нее, в будущем полагалось делать в Rentenbank ежегодные платежи, составлявшие 1,5 % от стоимости фермы (Einheitswert). Для Erbhöfe, не обремененных долгом, этот взнос явно был серьезной обузой. Поэтому в порядке компенсации владельцы Erbhöfe, имевшие лишь небольшую задолженность, получали ваучеры, наделявшие их сыновей преимущественными правами при заселении Восточной Пруссии. Тем самым Бакке надеялся не только насадить солидарность среди владельцев Erbhöfe, но и привязать сокращение задолженности к ускоренной программе переселения.

Закон об Erbhöfe был нацелен на середняков, составлявших надежную основу немецкого сельского хозяйства – всего примерно 1 млн хозяйств. Он не распространялся на маргинальные крестьянские хозяйства, не говоря уже о крохотных наделах батраков. Существенно и то, что его адресатом не являлись традиционные бенефициары сельскохозяйственного протекционизма – крупные поместья. Дарре не пользовался популярностью среди юнкерства. В то время как Гугенберг и националисты проявляли лояльность к интересам крупных землевладельцев, «большевики-аграрии», захватившие Министерство сельского хозяйства, по слухам, планировали крупномасштабную земельную реформу, призванную разрушить оплот аристократии на востоке страны. Из всех экономических мер гитлеровского правительства в первые годы его существования закон об Erbhöfe носил на себе особенно отчетливые следы специфической нацистской идеологии. Аграрный протекционизм, дефолт по долгам, билатерализм во внешней торговле и перевооружение – все эти шаги объединяли соперничающие фракции Нацистской партии: Ялмара Шахта, националистов и военных. Но это не относилось к закону об Erbhöfe. Этот шаг в первую очередь был продиктован специфически нацистской разновидностью аграризма, сформулированной Дарре и Бакке. В полной мере осознавая уязвимость своей позиции, Дарре позаботился о том, чтобы во время визита в Оберзальцберг в начале сентября 1933 г. заручиться согласием Гитлера на принятие предлагаемого закона[527]. В сельском хозяйстве, как и в других политических сферах, без одобрения Гитлера нельзя было сделать ни одного важного хода. Однако Дарре и Бакке столкнулись с серьезным сопротивлением со стороны других членов кабинета. Прусского министра юстиции привела в негодование та поспешность, с которой кабинету предлагалось совершить этот «шаг, имеющий исключительное и принципиальное значение» («Schritt von ungebeurer grundsatzlicher Bedeutung»). Шмитта как рейхсминистра экономики беспокоило то, что защита, которую закон предоставлял владельцам Erbhöfe, приведет к возникновению новой породы ленивых «государственных крестьян», не заинтересованных в эффективности своей работы. Президент Рейхсбанка Шахт заявлял, что закон об Erbhöfe подорвет всю основу аграрного кредитования.

Несмотря на эти веские возражения, решающее значение имело одобрение Гитлера. После того как Гитлер объявил принцип Erbhof не подлежащим изменению, принятие закона стало неизбежным. Однако в то же время Гитлер предложил, чтобы главные заинтересованные стороны продолжили переговоры о том, как именно закон будет воплощен в жизнь. В результате следующие месяцы стали временем непрерывных баталий между Рейхсбанком, РМЭ и аграриями, которые в конце концов пришли к важному компромиссу. Предложенная программа коллективной ответственности за долги, представлявшая собой ключевой экономический элемент в проекте Erbho-fe, временно отменялась. Erbhöfe, не обремененные задолженностью, были избавлены от необходимости расплачиваться по долгам других хозяйств. Кроме того, в своей схватке с Дарре Шахт зашел еще дальше. Поскольку Erbhöfe не подлежали использованию в качестве залога, Шахт издал приказ о том, чтобы их владельцам было отказано во всех формах долгосрочного кредита. Разумеется, Шахт надеялся на то, что тем самым он заставит Дарре отступить. Однако позиция Дарре в первые годы существования режима была слишком прочной для того, чтобы он поддался на такой шантаж. Собственное министерство Дарре позаботилось о том, чтобы владельцам Erbhöfe, оказавшимся в сложном положении, либо выплачивались субсидии, либо предоставлялись займы под гарантии министерства[528]. Во многих случаях судей, разбиравших дела, связанные с Erbhöfe, убеждали смотреть сквозь пальцы на нарушения закона, строго запрещавшего использовать такие имения в качестве залогового имущества. Статистика явно указывает на то, что этих мер хватило, чтобы предотвратить сколько-нибудь серьезное сокращение инвестиций в сельское хозяйство на протяжении следующих лет[529].

Куда сложнее было получить согласие на закон об Erbhöfe от самих крестьян. В южных и западных регионах, где правилом был раздел хозяйства между наследниками, новый закон встретили с откровенной враждебностью. Но даже на Северо-Германской равнине, где издавна преобладал принцип Anerbenrecht, первоначальный восторг по поводу Reichserbhofgesetz вскоре сменился недовольством. Общий принцип единонаследия был достаточно популярен. Но прежде он никогда не посягал на прерогативы фермера как последней инстанции, принимающей решение о распределении собственности между наследниками. Повсюду было принято, чтобы потомки, не наследовавшие семейную ферму, получали компенсацию. Кроме того, жены и дочери фермеров, зачастую выходившие замуж с крупным приданым на руках, никогда прежде не оказывались в таком неравноправном положении. Наконец, каким образом фермер мог осуществлять инвестиции и устраивать свои финансовые дела, если он был лишен доступа к ипотеке? В начале 1934 г. отделение гестапо в Ганновере – районе крупных и процветающих крестьянских ферм— докладывало о всеобщем возмущении новыми правилами. Если Дарре и его люди были заинтересованы в существовании крупных семей, то им следовало что-то сделать, поскольку закон об Erbhöfe с его правилами наследования стимулировал распространение в деревне семей с одним-двумя детьми. Кроме того, объектом активного негодования становились крупные фермы, на которые не распространялся закон об Erbhöfe. В Нижней Саксонии – регионе, от которого, вероятно, прежде ожидали благоприятного отношения к системе Erbhöfe, – местные должностные лица докладывали: «Значительная часть крестьянства не думает, что ему подходит закон об Erbhöfe»[530]. На практике первоначальное сопротивление крестьян удалось преодолеть путем внесения поправок в первый вариант закона с его негибкими рамками и непрерывного торга, осуществлявшегося через новую систему судов по делам Erbhöfe. В том, что касалось принципиального вопроса собственности, были сделаны уступки, разрешавшие совместное владение Erbhöfe в первом поколении. Кроме того, суды проявляли снисходительность при рассмотрении новых заявок о получении кредитов, обеспеченных недвижимостью. Аналогичным образом практиковался и гибкий подход по вопросу о продаже земли. На юге одним из главных камней преткновения служил минимальный размер участка, дающий право на его занесение в списки Erbhöfe. При решении этого вопроса также проявлялась гибкость. Однако в отношении одного момента власти твердо стояли на своем. Какие бы уступки ни были сделаны нынешнему поколению фермеров, положения закона должны были строго выполняться в момент наследования. Принцип передачи участка единственному наследнику жестко соблюдался применительно ко всем Erbhöfe, вне зависимости от местных настроений.