– Вызов от Гремислава ты принял. Стало быть, чем биться – тебе выбирать, – медленно и отчетливо выговаривая слова, произнес он, пристально глядя на нежданного заступника старика.

Тут же, не давая возможности произвести скоропалительный выбор, он без остановки продолжил:

– Хочешь – мечи выбирай, хочешь – секиру.

– Я тебя напополам раздвою, – угрожающе пообещал Гремислав. – Больно много тебя одного будет.

Юрко в ответ только засопел сердито:

– Ишь пирожок без никто. А ты поговори мне, поговори, – пообещал многозначительно.

– Словом, чем пожелаешь, тем и дерись, хоть оглоблей, – закончил князь, не обращая внимания на Гремислава и продолжая пристально смотреть на молодого воина.

– Во как, – простодушно изумился Юрко. Кажется, намек до парня дошел.

– А что, я и вправду могу оглоблю выбрать?

– Как пожелаешь, – пожал плечами Константин.

– Тогда я ее, родимую, и возьму, – и, повернувшись к Гремиславу, в свою очередь буднично заметил: – Коль и не зашибу – больно уж ты верток, – то в землю-матушку непременно вобью. Ежели токмо она, родимая, такого изверга в себя примет.

Божий суд княжеским повелением был назначен на следующее утро. Гремислав ничего больше не сказал, лишь искоса недобро посмотрел на князя своими прищуренными глазами. Он-то прекрасно понял двусмысленную подсказку Константина и уяснил, на чьей стороне княжеские симпатии.

Ночью, при явном попустительстве стражи, очевидно порешив, что шансов на победу при таком оружии у него остается не очень-то много, Гремислав бежал из поруба и волчьими тропами ушел куда-то на север. Виру за него Константин заплатил сам, взяв ее из конфискованного добра. О своем же даре Любим, по строгому приказу князя, больше не рассказывал никому.

Но вот беда, не было среди тех, кто на суде присутствовал, ни единого прончанина. Один только Юрко – но он занят был под завязку, до седьмого пота мечом крутил, копье метал да строю ратному учился. Словом, не до того. Старик же сам от пережитых волнений в беспамятство впал, да и помер вскоре. Вот так и получилось, что в Пронске о том суде и не слыхали, еще на мятеж хотели подняться супротив того, кто их же притеснителя покарать восхотел.

Однако, памятуя о бедах недавних – и десяти лет не минуло, когда их князья в замятие кровавой с рязанцами сходились, – стали думать и гадать, с какой стороны им союзников сподручнее взять. Без подмоги, ясное дело, не сдюжить. Проще всего было бы в Новгород-Северский послать али в Чернигов. Но уж больно много у них безудельных князей развелось. Того и гляди союзнички званые с Ляксандром свет Изяславичем то же самое учинят, что и Константин сбирался.

А вот ежели к владимирским князьям обратиться, тут, может, что и выйдет. Всеволодовичи Святославичам враги наипервейшие, а уж Рязань для них и вовсе кость в горле. И идти надобно не к Константину старшему, не Юрию, а к бездетному Ярославу. И сам он воинственный, и детишек опять-таки у него нету. Да и то в расчет взять, что ровно десять годков назад сами рязанцы его со своего стола согнали, а он, по слухам, обид прощать не свычен. Словом, по всем статьям годится.

А то, что бивал его совсем недавно Константин Рязанский под Коломной, да так, что пух и перья летели, оно даже к лучшему. Во-первых, трех братьев разом утерял Ярослав – значит, злее будет. А во-вторых, за одного битого двух небитых дают. Да и сам, коли все удачно будет, не так своей властью кичиться станет.

Кого послать – тоже вопросов не возникало. Тяжелы малость гражане на подъем, но есть у них Гремислав – удалой молодец. Ему в путь-дорогу сбираться, только подпоясаться. Да и грехи искупить прошлые не помешает. Сам бог велел за народ пронский порадеть. А пока он ездить будет, уговорились сидеть тихо, чтоб Константин раньше времени положенного не проведал. А уж когда придет назначенный час, они разом и ударят – с севера Ярослав, а с юга они. Славные клещи получатся. Из таких не больно-то вырвешься.

И дождались бы, но тут Константин гонцов прислал с требованием, дабы град от имени княжича малолетнего ему на верность присягнул и как бы из рук его правление принял. А правление – оно не володение. Это все равно что попользоваться дать. Ныне вещица у тебя в руках, а завтра я, коль пожелаю, кому иному ее отдам. И решили прончане не ждать весточки заветной от Гремислава, ударить немедля в колокол вечевой, затворить ворота городские на засовы крепкие, а допрежь того рязанских послов взашей из града выгнать.

Константин поначалу решил, что здесь какое-то недоразумение. Может, что послы его неосторожное сказанули, а может, вели себя как-то не так. Два дня их расспрашивал, все подробности до единой выудил – ничего. Послал еще одних – та же история. Даже в город не пустили. Пришлось собирать войско. Но оголять полностью северные рубежи не решился – мало ли. Вместо этого порешили они с воеводой Вячеславом располовинить всех воев, что имелись, взять часть дружины и, на всякий случай, всю сотню спецназовцев, хотя была уверенность, что они не понадобятся.

С собой Константин решил прихватить воевод поопытнее и поспокойнее. Особо буйных под началом Вячеслава в столице оставил. И это тоже понятно было. Ни к чему конная дружина при осаде города. Да и воеводе верховному тоже делать нечего – пусть в Рязани побудет. Да и инженерный гений ни к чему – бочонок или два с порохом у ворот городских заложить, да фитиль поджечь, да у других то же самое сделать – невелика премудрость.

Изобретатель, когда узнал, что Константин рать собирает, два дня просился. Поначалу у князя и в мыслях не было с собой его брать.

– Твоя главная задача – производство, – упирался он. – Про бронь в годы Великой Отечественной слыхал? У меня то же самое будет. Ни один мастер никогда воевать не пойдет. А тут сам главный инженер, он же начальник производства в одном и том же лице, все дела свои хочет бросить и на войну податься.

– Да я уже давно не начальник производства, – не сдавался Минька. – Не веришь – посмотри.

Посмотреть было можно – разговор-то в Ожске проходил. Надо отдать должное рязанскому Кулибину – доказал он это в течение буквально пары часов. Все то время, пока они втроем (Минька, князь и Сергий из Ивановки, которого изобретатель давно перекрестил в Иванова) гуляли по многочисленным мастерским, со всеми вопросами обращались только к смуглому невысокому пареньку. Поначалу тот смущался, стеснялся, но Минька строго сказал – нет меня, я уже на войне, – и хлопец разошелся вовсю. Казалось, он знал все – где, кому, куда, когда, сколько, тут же одергивал нерадивых, одному обещал прислать трех смердов, второму повелел куда-то ехать за песком, третьего отчитал, почему мало дров вчера привезли. Ну и, разумеется, никаких конспектов в руках, никаких записей.

– Я ж тебе еще раньше говорил, что он у меня не просто первейший помощник. Я без него сейчас, как без рук, – гордо заявил он Константину, когда наконец прогулка закончилась.

– А этот живчик у тебя только по хозяйственной линии, – осведомился князь. – Или…