В моей комнате так ничего и не изменилось. Уцелевшие игрушки восстановлены на своих местах на каминной полке, оставленные на полу вещи исчезли, ярко горит огонь в камине, кровать аккуратно застелена серо-фиолетовым покрывалом. Когда-то эти цвета напоминали мне краски летней травы безлунной ночью.

Радим быстро ставит меня на ноги. Потом запирает дверь и подтягивает стул, подпирает стулом под ручку, так что дверь теперь не только не откроешь, а даже не выбьешь.

— Раздевайся, — резко говорит, скидывая куртку.

За курткой следует рубашка, стягивает не расстегивая прямо через голову и переходит к обуви.

— Нет!

— Раздевайся, — угроза в полурычащем голосе заставляет меня отступать в угол.

— Нет!!

Больше он ничего не говорит, сняв последнее, стремительно приближается, хватает за плечи и швыряет на кровать. На живот, тут же придавливая рукой в спину, а после залазит и садится прямо сверху. Тяжело дышать, Радим стаскивает с меня обувь, но одежду так не стянешь. Тогда он быстро переворачивает меня на спину и, пока я не успела ничего сделать, прижимает рукой за горло к кровати. Я цепляюсь за руку, мешающую дышать и извиваюсь так, будто от этого зависит моя жизнь, но он сильнее. Намного сильнее. Стаскивает с меня одежду ниже пояса. То, что меня не мешает помыть, его, похоже, совсем не заботит.

Его рука ложится на живот и таким простым прикосновением мгновенно заставляет обо всем забыть. Как ожог, как раскаленное клеймо, как метка вечной принадлежности своему волку, рука толкает меня, погружает и удерживает в самой глубине любви, которую так и не удалось задавить. Что там задавить, даже приглушить хотя бы немножко!

Нет! Через секунду уже прихожу в себя и вырываюсь с новыми силами. Поздно. Он входит в меня одним резким движением, так и не убрав руки с горла. Внимательно смотрит в лицо черными матовыми глазами. Как нарисованными.

Через некоторое время я уже не могу особо сопротивляться. Он спокойно и медленно снимает с меня последнюю одежду.

Его запах. Его губы. Дыхание. Не знала, что настолько соскучилась по нему, по такому сладкому теплу, по таким знакомым движениям, по всему, что он делает. Что вообще можно так соскучится.

Периодически я сопротивляюсь, но он начеку. Держит меня в тисках, не отпуская ни на секунду, часа два, и за все время мы не произносим ни слова. Когда в конце концов разжимает руки, то сразу поднимается и начинает одеваться, а я все так же лежу на кровати, не в силах пошевелиться.

Уже уходя, на пороге, он говорит, не оборачиваясь:

— Ты так любишь делать… больно. Может, тебе хочется такого?

И хлопает дверью.

Мой вожак… Кто там считает, что он сломался? Глупцы. Даже я… люна-са его не сломала, а ведь это много значит.

Не знаю, отчего тело ломит. От боли, синяками рассыпавшейся по телу или от наслаждения, пришедшего вместе с ней. Рахитичная нега. Чахоточная страсть. Больная любовь, такая же, как мы сами. Запястья почти синие, и ребра, я точно слышала, пару раз хрустнули. Не поломал бы.

Это было похоже на насилие. Я приняла бы это за насилие, если бы не некоторые мелочи. Они проявляются перед моими глазами, наполняя сердце давно забытой нежность. То, как он прикасался к моей щеке кончиками пальцев, легко и быстро. То, как прижимался на мгновение губами к шее у границы волос. То, как ослаблял захват, когда замечал, что держит слишком крепко.

Моя любовь… Обреченная с самого сначала благодаря желанию расы дивов получить себе чужие земли. Мы не можем быть счастливы.

Алый амулет, так и висящий на шее, отлично смотрится рядом с синими пятнами, оставленными его руками.

Нет, это еще не все! Тут в комнате все на местах. Моя старая одежда, чистая, аккуратно висит в шкафу. Хорошо, что у них такие простые платья, непохожие на мудреные орудия пыток, которые надо натягивать вчетвером, как у людей.

Надеваю первое попавшееся серебристое платье, куда дели мои туфли? Вот, внизу стоят.

Я так давно не спала… Неважно. Иду по коридору к его комнате, распахиваю незапертую дверь. Раскрытая настежь дверь может привлечь ненужное внимание, прикрываю и осторожно задвигаю засов. Радим сидит близко к камину, глубоко откинувшись в кресле, опять этот огонь, сколько от него воспоминаний. И наша первая ночь… и остальное.

Я опускаюсь на пол, прижимаясь спиной к его ногам. Пламя завораживает, бушует в тесной клетке камина, грозясь вырваться и сжечь всю жизнь вокруг. Или полужизнь, такую как мы, огню все равно.

— Не сиди на холодном, — говорит Радим, вытаскивая из-за спины подушку. Хорошо, пусть будет подушка, сажусь на нее, так и не отрываясь от огня. Когда смотришь на горящий огонь, очень легко ни о чем не думать. Радим говорит.

— Помнишь, тот день, когда мы встретились на озере? Я звал тебя и ты впервые пришла. А потом сбежала. Думаешь, тебе одной не нравилась вся эта мутотень с люна-са? Я тоже был не в восторге. На мне страна, от которой враги не просто хотят урвать кусочек, а сожрать быстро и целиком. И враги весьма серьезные. Политика вся эта изматывающая, долг перед народом. Братья сбежали, мать… ей все равно. Отец… уставший. Три года напряженной работы, только чтобы не потерять позиций, о движении вперед и речи нет. Попалась пара дней, которые можно просто отдохнуть, развеяться и на тебе — люна-са! Думаешь, я не сопротивлялся? Ты тогда убежала, я разозлился. Почему какая-то девчонка теперь стала моей половиной? Кто сказал, что не может быть других женщин? Я был очень решительно настроен, вернулся в дом, нашел девушку, похожую на тебя. Попросил смыть всю краску, распустить прическу и убрать всю эту вульгарную одежду. Я заперся с ней в самой простой из комнат и сделал все, что доставляет женщинам удовольствие. И знаешь, физически то все шло, как обычно. Она извивалась подо мной, я вряд ли бы ошибся, ей нравилось. Вот только я… ничего не чувствовал. Совсем ничего. Смотрел на ее странные телодвижение и не понимал, зачем это нужно. Единственное, что почувствовал — злость на нее, дикую неконтролируемую ярость за то, что это не ты. А ведь за пару дней до этого все было нормально. Вот в тот момент я и понял, что ты — мое проклятие. Поднялся да ушел. Все, Дарька, про женщин я закончил, можешь больше не пытаться оторвать от меня кусок.

И когда я интересно вцепилась в его ногу когтями? На пальцах кровь, на его лодыжке — четкие следы ногтей, тонкие кровавые дорожки ползут вниз по ступне. Пальцы не хотят разгибаться, так, сложив одну ладонь в другую, прижимаю их к животу.

— Я же знаю, Дарька, все. И о мари этой тоже. Ты думаешь, слова просто словами остаются, ведь ты видела. Не знаю что, но ты это помнишь. Не можешь забыть, так?

— Да, — шепчу, уткнувшись лбом в его колено.

— И это страшно, что же теперь делать?

Теперь я трусь об него щекой, как кошка. Как я соскучилась по его запаху, по его… теплу. Вот только почему-то сейчас он меня не очень-то греет. Холод так же внутри.