Мне нравится мысль о том, что я хоть раз сама управляю своими поступками, но точно так же мне нравится то, что все определено наперед.

Я несу стакан ко входной двери. Чтобы Вивьен подумала, что я зашла в дом, я еще раз громко хлопаю дверью. После этого я иду на кухню и открываю кран. Трубы, по которым подается холодная вода, начинают свое обычное пение, пробуждая весь дом. Я до половины наполняю стакан водой и размешиваю его, чтобы растворить яд. По кухне разносится слабый миндальный запах цианида. Со стаканом в руках я выхожу в холл, минуя кабана Джейка, поднимаюсь по лестнице, оставляю за собой большое витражное окно. Я иду медленно, но уверенно. Верхняя ступенька подо мной издает громкий скрип. Я шагаю на лестничную площадку.

Тут я останавливаюсь – у меня перед глазами проплывает гроб Вивьен, который несут какие-то люди в черном. Они помогают ей совершить последнее путешествие вниз по ступеням и из стен Балбарроу-корта. Это словно последнее предупреждение, призыв подтвердить, что я действительно намерена изменить будущее. Но теперь я уверена, что у меня нет выбора: я всего лишь марионетка в чьих-то руках.

Я отступаю в сторону, пропускаю процессию и продолжаю свой путь по лестничной площадке, через двойные двери и по коридору к комнате Вивьен. Я сосредотачиваюсь, стараясь не думать ни о чем, кроме как о Средстве, созданном моими руками. Это очень просто. Спасибо тебе, Мод! В конце концов, именно она научила меня компенсировать свою слабость, именно она дала мне возможность поверить в себя. Как вы думаете, что она сказала бы, узнав, что одна ее дочь убила другую? Быть может, она сейчас смотрит на меня с неба и как обычно берет на себя всю полноту ответственности за мои действия?

Когда я захожу в комнату Вивьен, ее часы показывают четырнадцать минут шестого. Ее глаза закрыты, она еще не знает, что я вошла. Теперь я вижу всю комнату – ее нельзя было разглядеть с того места в коридоре, на котором я стояла. Она настолько яркая и беспорядочная, что прежде чем остановиться на Вивьен, мои глаза долгое время рассматривают ее вещи. Она развесила на стене над своей кроватью какие-то яркие фонарики и свои фотографии с неизвестными мне людьми. Еще больше фотографий засунуты под раму зеркала, а по другую сторону кровати на полу стоят три перепачканные чаем кружки и грязная тарелка. Над всем этим в стену в качестве крючков были вбиты четыре гвоздя, на которых теперь висит разнообразная одежда. Маленький столик заставлен армией пузырьков – здесь есть духи, кремы для лица и всевозможные мази, – но во всем этом нет даже намека на порядок. Кое-что даже валяется на полу, а жестяная коробочка с тальком остановилась на самом краю столика, и через отверстия в крышке часть порошка рассыпалась. Меня вдруг начинает сильно раздражать неустойчивое положение этой жестянки – мне хочется подвинуть ее на середину столика. Огромным усилием воли я подавляю в себе это желание и сосредотачиваюсь на задаче, которую мне предстоит выполнить, то есть на Вивьен.

Ее глаза моргают, открываясь и закрываясь вновь. Она пытается смотреть прямо, но глаза не подчиняются ей, едва не вываливаясь из орбит. Ее правая рука лежит на одеяле ладонью вверх довольно близко от меня, и когда она закрывает и открывает ладонь, хватая воздух, я понимаю, что это приглашение взять ее за руку. Я не хочу, чтобы в последнюю секунду у меня возникла жалость к ней, но я все равно выполняю ее просьбу – это все равно что проглотить полный рот чего-то омерзительного, зная, что терпеть придется совсем недолго.

– Доктор уже идет, – лгу я. – Эйлин тоже скоро будет тут, она дожидается его.

Вивьен пожимает мне руку. Я внимательно смотрю на ее часы: методика, результаты, выводы, методика, результаты, выводы… Тик-так, тик-так, тик-так. Секундная стрелка вот-вот пройдет отметку в двенадцать часов, передвинув минутную на половину пятого. Я решила, что это станет для меня сигналом. Тик-так, тик-так. Четыре, три, два, один. Пора! Сейчас шестнадцать тридцать пять, двадцать седьмое апреля.

– Доктор сказал, что ты должна выпить воды, это очень важно. Ты сразу почувствуешь себя лучше. Ты в состоянии сесть?

Глаза Вивьен открываются – правда, не до конца, – и ей удается немного передвинуться, приподняв голову над подушкой. Пока она благодарно пьет воду, у меня мелькает мысль о том, что, если бы в тринадцать лет я прихлопнула несколько мух под домом, возможно, сегодня мне не пришлось бы убивать свою сестру.

Я ставлю стакан на пол у кровати. Глаза Вивьен невидяще смотрят куда-то в потолок. Она глотает ртом воздух, словно выловленная из воды рыба, ее рука один раз хлопает по кровати. Меня внезапно одолевает любопытство, должна ли я почувствовать сейчас что-то особенное, – например, ощутить поток жизненных сил, покидающих ее тело в смертный час. Но ничего такого я не чувствую. Ее тело начинает конвульсивно дергаться, как будто сквозь ее кожу пытается вырваться наружу другое живое существо. Я рассматриваю ее, зная, что она этого уже не понимает. Она уже мертва. Однако должна признаться, что наблюдать за непроизвольными движениями ее тела мне весьма интересно, – с научной точки зрения, само собой.

Если хотите, я расскажу поподробнее. Цианистый калий относится к так называемым синаптическим блокирующим ядам. Он блокирует слабые электрические импульсы, посредством которых функционирует нервная система человека, в синапсах – точках, в которых происходит обмен информацией между нервами. На молекулярном уровне этот яд представляет собой химическое соединение, способное проникать в рецепторы, предназначенные для приема нейротрансмиттеров, информационных пакетов рибонуклеиновых кислот, таким образом не давая им выполнять свои задачи и не пропуская никакие сигналы по нервам. Иначе говоря, за считанные секунды по телу распространяется паралич – при условии, что доза достаточна, чтобы блокировать рецепторы до того, как организм выработает противоядие и выведет яд из себя. Это настоящая гонка, в которой умение почек выводить яд соревнуется с его силой.

Вивьен уже лежит неподвижно. Я глажу ее волосы – не знаю, поймете ли вы меня, но я все еще ее люблю. Я люблю и ненавижу ее одновременно. Я даже люблю те ее качества, которые мне ненавистны, – ее жизнерадостность и эксцентричность, ее склонность к разрушению и неаккуратность, ее веселье и отчаяние, заносчивость и самолюбование – все то в ней, чего нет во мне. Теперь, когда она мертва, я чувствую, как любовь во мне вновь побеждает ненависть. Если не считать тех минут счастья, которые я испытала после ее приезда сюда в пятницу, эти мгновенья – лучшие с момента ее возвращения домой. Ей надо было оставаться там, где она была. Интересно, зачем она вернулась? Я так мало знаю о ней.

С подъездной дорожки долетает шум приближающейся машины. Выглянув в окно, я, к своему удивлению, вижу, что это полицейский автомобиль.

Полицейский выходит из машины; я иду ему навстречу. Мое новое «я» почти не боится открывать дверь незнакомым людям, хотя еще вчера в такой ситуации я не знала бы, что делать. Низкое солнце отражается от ветрового стекла, ослепив меня. Небо над нами бледно-голубое, и я слышу запах жимолости, который доносит до меня легкий ветерок.