— Вот! — сказал архидьякон, протягивая тестю столь задевшее его послание.— Я не собираюсь развозить его любовные цидулы. Вы ее отец и имеете право поступить с этим письмом по своему усмотрению.

Архидьякон подразумевал, что мистер Хардинг имеет право вскрыть и прочесть письмо, а затем в случае необходимости принять соответствующие меры. По правде говоря, доктор Грантли, несмотря на свое добродетельное негодование, очень хотел бы узнать содержание письма. Разумеется, сам он вскрыть его не мог, но попробовал намекнуть мистеру Хардингу, что отец Элинор имеет на это полное право.

Однако мистер Хардинг не внял его намеку. Его отеческая власть над Элинор кончилась, когда она стала женой Джона Болда. Ему и в голову не приходило следить за ее перепиской. А потому он просто спрятал письмо в карман, жалея только о том, что волей судьбы ему пришлось сделать это с ведома архидьякона. Они долго ехали молча, а потом доктор Грантли сказал:

— Пожалуй, будет лучше, если его отдаст ей Сьюзен. Она лучше вас или меня сумеет объяснить сестре, насколько ее позорит подобное знакомство.

— Мне кажется, вы очень несправедливы к Элинор,— ответил мистер Хардинг.— Она ничем себя не опозорила и, полагаю, никогда не опозорит. Она может переписываться с кем хочет, и я не вижу, как можно осуждать ее за то, что она получила письмо от Слоупа.

— Я думаю,— сказал доктор Грантли,— вы не хотите, чтобы она вышла замуж за этого человека. Вероятно, вы согласитесь, что таким браком она опозорила бы себя?

— Я не хочу, чтобы она за него выходила,— ответил мистер Хардинг, совсем расстроившись.— Мне он не нравится, и я думаю, он будет плохим мужем. Но если Элинор за него все-таки выйдет, я не вижу, что тут будет позорного.

— Боже великий!— воскликнул доктор Грантли и отодвинулся в самый угол. Мистер Хардинг больше ничего не сказал, но начал наигрывать погребальную песню воображаемым смычком на воображаемой виолончели, которая вряд ли поместилась бы в карете, и продолжал играть этот мотив со всевозможными вариациями, пока они не прибыли в Пламстед.

Архидьякон меж тем предавался грустным размышлениям. До сих пор он всегда видел в тесте своего верного сторонника, хотя и знал, что боец он никуда не годный, ибо ему совсем чужд воинственный дух. Прежде он не боялся, что мистер Хардинг может переметнуться в стан врага, хотя и не ждал от бывшего смотрителя доблестных подвигов на поле брани. И вот оказывается, что Элинор своими хитростями совсем одурачила и сбила с толку отца, лишила его способности здраво рассуждать, заставила изменить прежним склонностям и вкусам и принудила примириться с человеком, чье высокомерие и вульгарность еще совсем недавно были бы для него невыносимы. То, что Элинор и мистер Слоуп уже обо всем договорились, было очевидно. Даже мистер Хардинг был, по-видимому, обо всем осведомлен. Во всяком случае, он подозревал об их сговоре и готов был его санкционировать!

Собственно говоря, так оно и было. Мистер Хардинг питал к мистеру Слоупу неприязнь, на какую только была способна его мягкая натура. Если бы младшая дочь решила нарочно огорчить его своим вторым браком, никого удачнее мистера Слоупа она для этого выбрать не могла бы. Но, как часто повторял он себе теперь, какое право имеет он осуждать ее, если она не повинна ни в чем дурном? Если мистер Слоуп ей нравится, это ее дело. Правда, он не понимал, каким образом подобный человек мог понравиться столь умной, образованной, утонченной женщине с прекрасным вкусом. И он спросил себя: да полно, правда ли это?

О робкий человек! Самый кроткий, самый добрый, но и самый робкий из людей! Почему ты не можешь спросить ее прямо? Разве она не дочь твоих чресел, не дитя твоего сердца, не самое любимое существо на свете? Разве за долгие годы душевной близости ты не узнал ее искренности, чистосердечия и дочернего послушания? И все же, зная, чувствуя все это, ты продолжаешь блуждать впотьмах, слышишь, как о ней говорят в тоне, который ранит твое любящее сердце, и не встаешь на ее защиту!

Мистер Хардинг не верил раньше и не поверил теперь, что его дочь намерена выйти за мистера Слоупа, но он боялся сказать это вслух. Ведь если бы она все-таки поступила так, он отрезал бы себе путь к отступлению. Он от всей души желал следующего: во-первых, чтобы архидьякон ошибся в своих предположениях — он был бы рад твердо в это уверовать, но не решался; во-вторых, чтобы брак расстроился, если Элинор все-таки о нем думает; и в третьих, если она совсем потеряла голову и выйдет за Слоупа, он хотел оставить за собой возможность объявить, что у него нет причин порывать с ней.

Он хотел верить, что она и помыслить не может о подобном браке; он хотел показать, что нисколько в ней не сомневается, но, кроме того, если бы, к несчастью, он ошибся, он хотел иметь возможность говорить, что она была в своем праве.

Только любовь могла бы оправдать подобное слабодушие. И любовь его оправдывала. Мистер Хардинг мало походил на римлянина. Он не был бы в силах принести в жертву свою Лукрецию, даже если бы она осквернила себя, ответив “да” Тарквинию из епископского дворца. Он был бы счастлив, если бы Тарквиний потерпел неудачу, но в противном случае отец все равно не изгнал бы дочери из своего сердца, несмотря ни на какого Тарквиния.

Доктор Грантли обладал большой твердостью духа и вовсе не был лишен сердца. Он искренне любил свою жену, детей и друзей. Он любил тестя и готов был любить Элинор, если бы она встала в ряды его партии, если бы она была на его стороне, если бы она видела в Слоупах и Прауди врагов рода человеческого и признавала заслуги и добродетели Гвиннов и Эйрбинов. Он хотел быть уверенным в тех, кого допускал в свой дом и в свое сердце. Он чувствовал себя хорошо только в обществе, проникнутом духом верности высокой церкви, объединявшим всех его членов в некое тайное братство. Он не был ригористом и спокойно мирился со многими оттенками англиканского консерватизма, однако Слоупов и Прауди он не терпел.

Кроме того, он не отличался, или, вернее сказать, не страдал духовной мягкостью, столь присущей мистеру Хардингу. Дружбу он понимал так: пока друзья стоят за него, он стоит за друзей, он трудится с ними бок о бок, он хранит верность верным. Прекрасная же любовь, не отступающая и от обманувшего друга, была ему неведома.

Вот так они оба, каждый несчастный по-своему, вернулись в Пламстед.

Было довольно поздно, и дамы уже ушли наверх переодеться перед обедом. Архидьякон и мистер Хардинг молча расстались в передней. Проходя мимо двери Элинор, мистер Хардинг постучался и отдал письмо. Архидьякон поспешил в свой удел, чтобы излить душу верной подруге жизни.

О беседе между супружеской спальней и туалетной тут рассказано не будет. Читатель, ныне уже хорошо знакомый с действующими лицами, может все прекрасно представить себе сам. Кроме того, суть этой беседы нетрудно было прочесть на челе миссис Грантли, когда она спустилась к обеду.

Элинор, взяв письмо из рук отца, не знала, от кого оно. Она забыла почерк мистера Слоупа, если когда-либо и видела его, а потому даже не вспомнила про капеллана, пока вертела письмо в руках,— все мы вертим письма, если не узнаем сразу по почерку или печатке, от кого они. Она сидела перед зеркалом, расчесывала волосы и то и дело вскакивала, чтобы поиграть с сыном, который ползал по кровати, всецело занимая внимание не только своей матери, но и ее горничной.