— О чем же он пишет, Элинор?

— Этого я тебе сказать не могу; это конфиденциальное письмо о деле, связанном с другим человеком.

— Так в нем нет ничего, относящегося лично к тебе?

— Я этого не говорила, Сьюзен,— ответила Элинор, сердясь все больше и больше.

— Право, как-то странно! — с насильственным смешком сказала миссис Грантли.— Молодая дама в твоем положении получает от неженатого джентльмена письмо, содержание которого скрывает и которое стыдится показать сестре...

— Я не стыжусь! — вспылила Элинор.— Мне нечего стыдиться, но я не желаю, чтобы меня допрашивали о моих письмах.

— Что же, милочка,— ответила сестра.— Я обязана сказать тебе, что, на мой взгляд, мистер Слоуп — не слишком подходящий для тебя корреспондент.

— Далее будь он совсем неподходящий, как я могла помешать ему написать мне? Но вы все так предубеждены против него, что видите наглость и подлость там, где у другого увидели бы любезность и доброту. Мне противна религия, которая учит столь пристрастному милосердию!

— Я сожалею, Элинор, что тебе противна религия, которую ты видишь здесь; но вспомни все-таки, что архидьякон знает свет лучше тебя. Я не прошу тебя уважать и слушаться меня, хотя я, к несчастью, на много лет тебя старше, но право же, в подобном деле ты могла бы послушать совета архидьякона. Он очень хотел бы быть твоим другом, если бы ты позволила это.

— В каком “подобном деле”? — раздраженно спросила Элинор.— Честное слово, я ничего не понимаю.

— Мы все хотим, чтобы ты прекратила знакомство с мистером Слоупом.

— Вы все хотите, чтобы я была нетерпимой, как вы. Но этого не будет никогда. Я не вижу ничего дурного в знакомстве с мистером Слоупом и не оскорблю его, отказав ему от дома. Он счел нужным написать мне, и я не нуждаюсь в советах архидьякона по такому поводу. Когда они мне понадобятся, я сама их попрошу.

— В таком случае, Элинор, мой долг — сказать тебе,— тут миссис Грантли заговорила с глубокой серьезностью,— что архидьякон считает эту переписку позорной и не может допустить ее в своем доме.

Глаза Элинор метнули пламя, и она вскочила со стула.

— Можешь сказать архидьякону, что где бы я ни находилась, я буду получать письма, какие хочу и от кого хочу. А если доктор Грантли, говоря обо мне, употребил такое слово, как “позорно”, это было неблагородно и неучтиво!— В дверях она добавила: — Будь добра, когда папа выйдет из столовой, попроси его зайти ко мне. Я покажу ему письмо мистера Слоупа. Но только ему! — И она удалилась под защиту своего сына.

Она не подозревала, какое преступление ей вменялось в вину. Ей и в голову не могло прийти, что близкие считают ее способной влюбиться в мистера Слоупа. Она верила, что их гонения на него диктуются предубеждением и нетерпимостью, а потому, хотя он очень ей не нравился, она не хотела присоединяться к ним.

Элинор опустилась в низкое кресло у открытого окна возле кроватки своего мальчика, все еще пылая гневом. “Посметь сказать, что я себя опозорила! — повторяла она мысленно.— Как папа может мириться с его высокомерием? Я больше не сяду за стол в его доме, если он не попросит у меня прощения за это слово!” И тут она вдруг подумала, что, может быть, и мистер Эйрбин слышал о ее “позорной переписке” с мистером Слоупом, и стала пунцовой от раздражения. А если бы она знала правду? Если бы она могла вообразить, что мистеру Эйрбину было сообщено как о факте, будто она выходит замуж за мистера Слоупа?

Вскоре к ней вошел ее отец. Как только мистер Хардинг покинул гостиную, миссис Грантли отвела мужа в оконную нишу и рассказала о полной своей неудаче.

— Я сам поговорю с ней сегодня же,— ответил архидьякон.

— Пожалуйста, не надо! Ты ничего не добьешься, кроме неприличной ссоры. Ты не знаешь, как она упряма!

Архидьякон ответил, что это его не заботит. Он знает свой долг и исполнит его. Мистер Хардинг в подобных делах слишком слаб. И он не желает, чтобы после совесть упрекала его в том, что он не воспрепятствовал, как мог, столь позорному союзу. Тщетно миссис Грантли убеждала его, что, говоря с Элинор в гневе, он только ускорит это событие, заставив ее принять бесповоротное решение, если сейчас она еще колеблется. Архидьякон был разгневан, самоуверен и обижен. Его родственница получила письмо от мистера Слоупа! Его гордости была нанесена рана в самое чувствительное место, и он ничего не желал слушать.

Лицо мистера Хардинга, когда он вошел в комнату дочери, было омрачено печалью. Эти тревоги совсем его измучили, и он чувствовал, что, если они продлятся, благожелательное пророчество капеллана исполнится и ему придется сойти со сцены. Тихонько постучав, он подождал и открыл дверь, только расслышав ясное приглашение, а порог переступил с таким видом, точно подозреваемым преступником был он, а вовсе не она.

Элинор тотчас обняла и поцеловала его, не радостно, но с глубокой нежностью.

— Ах, папа,— сказала она.— Мне очень нужно поговорить с тобой. Сегодня они обсуждали меня в гостиной, ведь так?

Мистер Хардинг пробормотал, что архидьякон действительно говорил о ней.

— Я скоро возненавижу доктора Грантли...

— Что ты, милочка!

— Да, возненавижу. Он такой нетерпимый, такой недобрый, так подозрителен ко всем, кто не падает перед ним ниц. И так чудовищно высокомерен, точно другие люди не имеют права на собственное мнение.

— Он человек с твердыми убеждениями, милочка. Но он вовсе не недобрый.

— Нет, очень недобрый, папочка. Перед обедом я получила вот это письмо от мистера Слоупа. Ты сам мне его дал. Прочти его, пожалуйста. Оно все о тебе. И его следовало бы послать прямо тебе. Ты знаешь, что они говорили об этом внизу. Ты знаешь, как они держались со мной за обедом. А после обеда Сьюзен начала читать мне нотации, так что я не могла больше оставаться с ней в одной комнате. Прочти же его, папа, и скажи, есть ли у доктора Грантли причина так возмущаться?

Мистер Хардинг снял руку с талии дочери и медленно прочел письмо. Элинор ждала, что его лицо озарится радостью, когда он узнает, что уже ничто не препятствует его возвращению в богадельню, но ее вновь ждало разочарование. Вмешательство мистера Слоупа было только глубоко неприятно мистеру Хардингу. Ему очень хотелось вернуться в богадельню, но он искренне предпочел бы раз и навсегда отказаться от места смотрителя, нежели получить его благодаря заступничеству мистера Слоупа. Кроме того, на него произвел весьма неприятное впечатление тон письма — лицемерный, фальшивый и липкий, как и сам писавший. В отличие от Элинор, он понял, что сказано в письме меньше, чем подразумевается. Упоминание о благочестивых трудах Элинор отдельно от его собственных ранило чувства отца, а когда он дошел до “милого дружочка” и “шелковистых кудрей”, то в отчаянии опустил руку, державшую письмо, и медленно сложил его. Мистер Слоуп, конечно, не посмел бы писать так, если бы его не поощряли. Элинор не могла бы получить подобное письмо и не возмутиться, если бы не поощряла ухаживаний этого человека. Так, во всяком случае, рассуждал мистер Хардинг.