Внезапно за спиной раздался тихий не то всплеск, не то всхлип. Я обернулся. Опутанная тусклыми полосками света, пробивавшегося сквозь щелястые стены, посредине сарая стояла женщина и молча смотрела на меня. В руке она держала одутловато-бледное моченое яблоко со свисающими с него ниточками квашеной капусты.

– Будешь яблоко? – сказала она наконец. – Хочешь?

И я протянул руку.

Напишу для тех, кто не спит,

Что не каждый из нас – гранит,

И алмаз – не каждый из нас,

А уж золото – Бог упас!

Что-то я этой ночью размяк,

Так что, видимо, я – известняк.

Но из нас таких на Руси

Церкви строили. Бог спаси.

А. Молокин. Камни

Странно как-то получилось, похоже, я, герой Константин, затеявший всю эту экспедицию с бардом и аймами, командированный руководством в этот кривой и неустроенный мир профессионал, теперь годился только на то, чтобы таскать камни в компании уголовника Гонзы, да еще и под руководством местного мента-прелюбодея. Словно бы я создал и запустил, пусть без великих трудов и по приказу руководства, некий механизм, который теперь работал независимо от меня и по своим законам. А механизм этот сам, по собственной воле, естественным, можно сказать, образом включил в себя не только Авдея с Лютой, но и Гизелу, Гонзу, богуна Левона, Агусия, Божий Камень и еще кучу местных богов, которые, как выяснилось, являются частицами единого Истинного Бога. А я, специалист, теперь вроде и не очень-то нужен. Правильно, запустить боевую ракету может и дурак, если ему покажут, какую кнопку нажать, а вот кто ее нацелил и куда – это уже другой вопрос. А дурак что, дурак, то есть, герой сделал свое дело и теперь может катиться на все четыре стороны. Только дело в том, что никуда ни дурак, ни герой укатиться по собственной воле не может и теперь полностью зависит от того, запланировано в программе включенного им устройства его возвращение или нет. Да ладно, доставил сюда барда с его подругой и, если повезет, верну на место. Такая уж наша геройская участь. Молодец, Константин, а теперь положи гранату на место!

От осознания того, что я и в самом деле могу остаться здесь навсегда, мне стало как-то неуютно, а может быть, я просто озяб – утро было довольно прохладным. Гонза очень выразительно храпел в своем черно-желтом спальнике. Пару раз он пробормотал что-то невнятное, типа «козлы индепендентные», и снова захрапел. Ему что, ему никуда возвращаться не надо, он и так дома. Старший сержант Голядкин, наш бугор, так умаялся за ночь, что спал прямо на земле, смешно втянув белобрысую коротко стриженную голову в ворот кителя. Хорошо, что добросердечный браток укрыл его одеялом, а то бы и вовсе замерз. Да, славно мы вчера работнули! Интересно, чем занимался все это время наш драгоценный бард? Репетировал? А может быть, дрых без задних ног, выцыганил у хозяина бутыль чего-нибудь крепкого, успокоил нервы наповал и заснул. Хотя зря я так о нем, ни в чем подобном наш бард пока замечен не был. Интересно, а куда вернется Авдей? Насчет него никаких специальных распоряжений не имелось. Был он, конечно, не местный, но триумфальное возвращение барда в Междумирье, по-моему, все-таки начальством не планировалось. Не гармонировал он с конторой, ну никак не вписывался, не мог я его представить на месте того же Наума-Александера. И вообще, о досрочном возвращении его из ссылки даже речи не шло. С женщинами, аймами, обочницами, я уж и не знал, как их теперь величать, и вовсе было непонятно. Ну да ладно, начальству виднее. Я слегка удивился, потому что все время нашего путешествия о начальстве и не вспоминал. А тут, нате вам, вспомнил! Стало быть, дело идет к развязке, если начальство вспомнилось, есть такая верная примета. Экий я, однако, суеверный стал, аж самому противно. Ничего, в следующий раз на предмет самоутверждения отправлюсь спасать племя реликтовых человекоядных гоминидов от какой-нибудь принцессы-нимфоманки. Если он, конечно, будет, этот следующий раз.

Мысль о грядущих подвигах на ниве спасения невинных людоедов от генетического засорения согрела, но не очень. Я размял замерзшие кисти, посмотрел на Божий Камень с тусклым красноватым пятнышком на вершине и отправился поискать каких-нибудь сухих веток, чтобы разжечь дотлевавший костер.

Когда я вернулся, волоча за собой пару трухлявых, словно пустых сухостоин, Гонза уже проснулся и деловито выкатывал из золы и складывал в кучку испекшиеся, похожие на черные метеориты картофелины. Рядом на аккуратно расстеленной полиэтиленовой скатерти с изображением роскошной блондинки стояли стеклянный термос, давешний жбан с квасом и три пластмассовые кружки. Ноги блондинки на скатерти не поместились, и их, видимо, пришлось отрезать, что нисколько не опечалило жизнерадостную дамочку. На пупке у нее была насыпана горстка сероватой соли, так что блондинку можно было считать слегка одетой. В печеную картошку и соль, а также в термос и прочее. Несмотря на это, девушка приветливо улыбалась, как и полагается профессиональной фотомодели. Ну да, блондинки – они такие, хотя и не все. Я почему-то опять вспомнил о Люте и Гизеле, и мне на мгновение показалось, что с ними этой ночью что-то случилось. Хотя что с ними могло случиться у Агусия-то?

– Тихо, – сказал Гонза, разламывая картофелину и щедро просыпая соль на блондинкин бюст. – Нашего бугра-ясноверца разбудишь. Пусть еще маленько поспит, а то вчера вон как умаялся, даже в спальник заползти не смог. Будешь?

И, не дожидаясь ответа, протянул мне желтую на изломе, словно распиленный золотой самородок, картоху.

– Вон в термосе чай. Точнее, сбитень. Настойка такая безалкогольная на травах. Агусий опять же снабдил. Еще горячий, хотя, по идее, давно должен был остыть. Сам себе налей, у меня руки заняты.

Как он его назвал? Ясноверцем? Правильно, наверное, назвал. Я вспомнил, какое было у нашего Чижика-Пыжика лицо этой ночью, и поежился. А сейчас вроде бы все нормально, спит себе, не сияет, хотя виден только стриженый затылок, но затылок-то совершенно обыкновенный.

Милиционер словно почувствовал, что его рассматривают, заерзал, застонал во сне, потом рывком перевернулся, встал и круглыми мальчишескими глазами уставился на нас. Чижик-Пыжик и есть.

– А где остальные? – хриплым спросонья голосом спросил он.

– Небось проснулись уже, наверное, скоро подтянутся, – успокоил его Гонза и протянул половину картофелины. – На-ка, подзаправься покамест, а то ты вчера так и уснул голодным.

Милиционер вытер руки о штаны, взял картофелину, макнул ее в блондинку и подвинулся поближе к разгорающемуся костерку. Было еще прохладно, хотя солнце уже поднялось, и белесые от инея молодые травинки оттаивали, а испещренная именами богов поверхность камня стремительно светлела, высыхая. Странно, ночью камень мне показался теплым, неужели он все-таки остыл к утру?

– А вон и наши идут, – радостно сообщил Гонза и жизнерадостно заорал на всю округу: – Привет лентяям!

Что-то в приближающейся процессии было не так, я не сразу понял что, а когда понял – обомлел. К Божьему Камню неторопливо двигались Агусий с Левоном, за ними с гитарой на плече шагал Авдей, а рядом с Авдеем шла женщина. Одна женщина. Солнце слепило, и кто там, рядом с Авдеем, я разобрать поначалу не мог, женщина казалась то Лютой, то Гизелой, а иногда ни той, ни другой. Волосы ее были покрыты платком, и это еще более смутило меня. Ни Люта, ни магистка платков никогда не носили, не их это был стиль.