Когда компания подошла поближе, я понял, что женщина рядом с Авдеем – не Люта и не Гизела, точнее, и та, и другая, непостижимым образом слитые в одном теле. Эта женщина была строга и прекрасна, но тоска сдавила меня, потому что я понял: Люта и Гизела перестали быть, возможно, навсегда.

Гонза со Степаном тоже поднялись и не отрываясь смотрели на женщину рядом с бардом, беззвучно шевеля выпачканными углем губами.

– Чего рты-то поразевали, испугались, что ли? – спросил подошедший Левон. – Старая дорога закончилась, обочины сошлись, значит, начнется новая, и обочины снова встанут на свои места, а когда и она закончится – опять сойдутся. Так всегда бывает, закон дороги, тут уж ничего не попишешь.

Агусий же ничего не сказал, просто смотрел старыми выцветшими глазами на солнце, повисшее над недостроенной вершиной Божьего Камня, смотрел не моргая, хотя глаза и слезились. Словно в первый раз видел солнце. Или в последний. Чистая белая рубаха с вышивкой вокруг ворота делала его похожим на какого-то волхва, кудесника, одним словом. Скажи мне, кудесник…

Милиционер Голядкин подошел к нему с убитым видом и сообщил:

– Гражданин Агусий, вы извините, пожалуйста, мы почти все закончили, только одного камня все равно не хватает. Уж мы все вокруг обыскали – нет его нигде. А без него, наверное, ничего не получится.

– Славно потрудились, – неохотно отвлекаясь от созерцания солнца, сказал Агусий. – Славно, и камушки держатся крепко, значит, не ошибся я в тебе, Чижик-Пыжик. А насчет замкового камня – не беспокойся, я его давно с собой ношу. А теперь, знать, время пришло его на законное место поставить. Вот и кончилась моя дорога, ребятки. Вот и все. Пойдем, что ли, Левон? А вы пока внизу побудьте, нечего вам сейчас наверху делать.

Богун Левон очень серьезно, даже мрачно кивнул, и они с Агусием рука об руку стали неторопливо подниматься по шатким ступенькам на вершину Божьего Камня. Восходить.

Мне показалось, что они поднимались целую вечность, появляясь и пропадая, окутываясь пыльными солнечными ореолами и ныряя в тени, словно невысокий в общем-то Божий Камень невероятно вырос, обзавелся предгорьями и отрогами. Наконец они поднялись на вершину и встали там, две съеденные светом фигуры на фоне удивительно синего неба, разделенные ослепительным солнечным диском, на фоне которого было и не видно малюсенькой бледной искорки там, где должен был встать замковый камень.

Потом меньшая фигурка наклонилась вперед, взмахнула руками и словно споткнулась. Вторая фигурка подхватила упавшую первую, повернулась в нашу сторону лицом, постояла немного, потом стала медленно спускаться. И опять время принялось неторопливо разматываться по спирали, следуя за богуном по шатким мосткам, обвивающим Камень. Наконец Левон сошел с лесов и ступил на землю. На руках у него лежало сухонькое тело Агусия.

– Божий Камень наконец завершен, – сказал богун, осторожно укладывая тело Агусия на землю. – Смотрите! Видите?

Я хотел было спросить, что с Агусием, но, наткнувшись на взгляд Левона, промолчал и стал вместе со всеми смотреть на Божий Камень. С ним происходило что-то необычное. Камень медленно, начиная с вершины, становился полупрозрачным, розовым, словно детская ладонь, обхватившая электрическую лампочку, – живым.

– А чего это наш старикан? – невежливо встрял простодушный Гонза. – Отрубился, что ли, от полноты впечатлений? Эй, Агусий, вставай, глянь-ка, старина, что ты с камнем сотворил!

Левон строго посмотрел на братка, тот сконфуженно замолчал, внезапно все понял, испуганно заморгал и заткнулся.

– Там он, Агусий, – тихо сказал богун, – в камне. Он замковый камень в себе носил все это время, потому и жил так долго. А теперь настала пора вернуть жизнь, вот он и вернул, как полагается, да заодно и от ноши избавился. Нелегко это – нести лишнюю жизнь. Что ж, мы, богуны, сделали все, что могли, теперь настала ваша очередь. Твоя, лирник Авдей, и твоя, первоженщина. Сумеете назвать Бога по имени – станет Камень каким был когда-то, единым целым. Все наши боги – избранные и неизбранные, забытые и ныне почитаемые – сольются в изначального единого Бога, злое железо наземь падет, станет безвредным, хотя злобу и затаит, а мир наш повернется на правильную дорогу. Если не сумеете – значит все было зря. Ну а мне пора, ухожу я от вас. Кончается время многобожия, кончается и время богунов. Последнее мое дело – это Агусия схоронить, а место мне должен Истинный Бог указать. А до того идти мне по миру с Агусием на руках, пока не выполню его последнюю волю. Что будет потом – сам не знаю. Как знать, может быть, в новом мире и мне отыщется местечко. Пожить еще хочется, чего уж тут лукавить. А теперь – прощайте, с кем-то еще увидимся, а с кем-то уже нет.

Он поднял тело Агусия и неторопливо пошел через поле к дальнему, пока что еще черно-белому лесу, лишь слегка сбрызнутому зеленой весенней дымкой.

Имя, скажи мне имя!

Имя я знал, да забыл,

В полдень моей гордыни,

В полночь моей судьбы.

А. Молокин. Имена

Богун удалился. Ушел. Без него мы почувствовали себя брошенными, словно малые дети в чужом городе. Казалось бы, и знакомы-то мы недавно, а вот – неуютно стало и страшно. Левон с Агусием были старшими, мне казалось, что они знают об этом мире то, что никому из нас знать не дано, и, наверное, так оно и было. Ни я, ни мои спутники никогда не имели дело с богами, по крайней мере мне с ними без посредников общаться не приходилось. Да и с посредниками, честно говоря, тоже. Хотя, может быть, именно это и было неправильным, может, с Богом и следует общаться напрямую, без посредников. Честно говоря, я никогда об этом не задумывался, как и большинство моих знакомых. Бог есть, но он где-то далеко, хорошо, что он есть. Бог для нас был чем-то вроде страховки на случай, если жизнь не удалась. Я не был безбожником, ведь неверующих поэтов не бывает, но и религиозным человеком меня назвать было никак нельзя. И вот теперь меня, провинциального барда Авдея, лирника-дорожника, как упорно называли меня богуны, оставили один на один с этим миром, с проблемами, с его неупокоенным железом и его многочисленными, так и не повзрослевшими богами. На языке Гонзы с Гинчей это, кажется, называется «подставили». Подставили по полной программе!

Все молча смотрели на меня. Гонза со старшим сержантом Голядкиным с ожиданием и уверенной надеждой: мол, не трухай, старик, и все будет путём! Костя – ободряюще и немного, как мне показалось, иронично, наверное, он больше полагался на свой героизм, чем на мои способности. Хотя чем может помочь героизм при разговоре с Богом? Может быть, Костя просто мне завидовал, кто его знает?

Я взглянул на Женщину, и она ответила взглядом, в ее глазах я прочитал участие и, что было немного непривычно, – жалость. Словно я был каким-то комсомольцем-добровольцем или мальчиком-царевичем, обреченным быть невинно убиенным, честное слово!

Остальные всем своим видом демонстрировали что-то вроде – типа, ты, Авдей, начинай полегоньку, а уж мы подпляшем. Уж мы-то не подведем, а что будет с тобой – это уж не от нас зависит, но ты на всякий случай мужайся, раз такая тебе выпала планида. В случае чего братки с героями скинутся и тебе памятник поставят. С ангелами ошуюю да одесную и гитарой на коленях.