— А история? Без нее мы перестанем быть…

— Кем? — перебил его Тесла. — Людьми?

— Поляками.

— Уж простите, но мы ведь только что об этом разговаривали. Вчера мы были просто вроцлавцами. Сегодня — граждане Вольных Анклавов, Лиги, Нового Ватикана. А что будет завтра? История — это список цивилизаций, которые обрушились и никогда уже не восстанут. Это прекрасная повесть о людях, которые так долго стремились к самоубийству, что, в конце концов, его совершили.

— Вы говорите, как…

— … как беспристрастный ученый, который видит вещи такими, какими они являются. Без розовых очков и идеализации. Как я уже говорил, мне это нисколько не нравится, но я понимаю, что тут причина, а что — результат, и, увы, я не вижу и шанса удержать этот расклад.

— Знаете что? — Помнящий оторвался от шкафа. — Идя сюда, я многое обдумал. В том, что вы говорите, есть немало правды, но я делаю из представленных вами фактов совершенно другой вывод и все еще вижу смысл в сохранении знания.

— Вы меня не поняли, поручик… прошу прощения — капитан. Я не сказал, что мы должны все позабыть. О, нет. Знание необходимо сохранять, но так, как это было сделано после падения Римской империи. В так называемые средние века. Я лишь не поддерживаю идеи распространения знания в обществе. Оно должно культивироваться в закрытых коллективах, где науку будут наследовать избранные, лучшие из лучших. Только таким образом мы не утратим то, что накопили наши предки. Сколько, например, ваших учеников сумеют процитировать знаменитые строки «Пана Твардовского»?

— Человек пять-семь.

— А сколько — поймет?

Учитель не ответил. Профессор предлагал самый худший сценарий, но в одном был прав. Из года в год становилось только хуже. Нежелание учиться нарастало. Как и сопротивление. Причем, как со стороны родителей, так и самих учеников. Отчего так? Теперь, когда Помнящий услышал эти безжалостные тезисы, до него дошло, что девяносто процентов знаний, которыми он грузил детей, никогда не будут применены. Им сегодня хватит основ чтения, письма и счета. Для всех остальных то, что он годами в них вбивал, просто балласт, от которого они избавятся при первой возможности. Что с того, если будут неправильно выражаться, — и до войны с этим было не слишком-то хорошо, а мир как-то стоял. Всю географию можно свести к плану собственного города. Никому не удалось — и не удастся — покинуть его границы. Так зачем знать, как выглядят далекие континенты, если нет возможности увидеть собственными глазами даже городские окраины? Зачем знать, что кто-то страдает от одной из тысяч известных болезней, если невозможно облегчить страдания?

На самом деле стократ важнее сегодня была школа жизни. Дольше проживет тот, кто лучше владеет мачете и пращой, а не тот, кто по памяти цитирует даты величайших когда-то битв и имена знаменитейших когда-то генералов. В этом жестоком мире выживут те, кто изготавливает более ровные стрелы и точнее ими стреляет. Дольше прочих проживет человек, знающий, как правильно фильтровать воду. Если возникнет такая потребность, ремесленники обучат своих сыновей и дочерей, но для этого им не понадобится углубленное знание чтения и письма — пусть умения эти не слишком-то им и помешали бы.

Никто не заметит, что школы, вроде той, которую он держал восемнадцать лет, исчезнут из туннелей анклавов. И никто не будет по ним тосковать.

— На этот раз не будет никакого ренессанса, — проворчал он. — Мутанты устроят нам осень средневековья… а потом все закончится.

— Вы это довольно живописно представляете. И хотя это несколько обидно, но я боюсь, что — правдиво, — кивнул Тесла. — Мы не знаем…

Он замолк, увидев заглядывающую в мастерскую Искру.

— Дед, — позвала она, радостно скалясь. — Двигай. Доктор сказал, сейчас твоя очередь.

Учитель глянул на нее внимательней. Выглядела она иначе. Чище.

Перевязать раны и наложить швы на те, что казались опасней прочих, заняло у врача почти полчаса. За это время Немой успел уснуть. Лежал он, свернувшись в клубок, прижимаясь к мягкой подушке той частью лица, которая опухла поменьше. Учитель сносил пытки молча, внимательно следя за сыном и мысленно проклиная кузнеца, из-за которого ему пришлось покинуть бедный, но, по крайней мере, спокойный анклав. Если бы не Станнис и его заговоры, парню не пришлось бы пережить столько ужасов. Перед глазами Помнящего промелькнули воспоминания о теняке, глотающем шарика, о поднимающейся крышке люка на площади, о свете солнца в расширяющейся дыре ломающейся трубы…

— Ну вот и все, — слова Знахаря вырвали его из задумчивости.

— Спасибо, — проворчал он, вставая с лежанки.

Он заботился о личной гигиене настолько, насколько это оставалось возможным в каналах, но таким чистым не был очень давно. Тесла позволил ему насладиться душем, не подгонял, не ныл, что Помнящий расходует ценную воду. С другой стороны, ученому не приходилось экономить. Немцы позаботились о доступе к артезианским водам, а он воспользовался этой более чем столетней инфраструктурой, слегка ее улучшил и соединил ближайший колодец с помпой и фильтрами, благодаря которым мог хоть плавать в недоступной другим роскоши.

— Чувствую себя, словно Чистый, — заявил Учитель, надевая подаренную ему ученым изрядно ветхую футболку.

— Но вы не выглядите одним из них, — весело произнес врач.

Помнящий окинул его быстрым взглядом.

— А вы их когда-нибудь видели?

— Кого?

— Чистых.

Знахарь отложил вымытые в мыльнице инструменты.

— Думаете, у меня была такая возможность? — спросил он уже без веселья в голосе.

«Откуда это внезапное беспокойство?»

— Вы сказали, что я не выгляжу одним из них.

— Ну… — врач судорожно пытался собраться с мыслями. Еще он сильно вспотел. — Это было просто замечание. Обычная шутка. Вы приняли мои слова всерьез?

— Я всего лишь спросил.

— Чистые — городская легенда, как все эти разговоры о неотравленной земле, о сетях никому не известных туннелей и о подземном городе. Вы слышали те русские сообщения?

— Да, профессор показал мне свой приемник.

— Тогда вы знаете, как обстоят дела на самом деле.

Помнящий кивнул. Тишина в эфире. Москвич, тщетно взывающий к людям. Статические разряды — единственный ответ. Атака закрыла один из этапов развития человечества, и как знать, не последний ли.

— Увы, но…

В дверях появился Тесла. В руках он держал поднос с небольшой чашечкой. Фарфоровая посудина, абсолютно целая, что само по себе было небезынтересно, но куда привлекательней выглядело ее содержимое.

— Вижу, процедуры закончены, — заметил ученый, прерывая разговор.

— Каждый раз, когда ты вызываешь меня в гости, — отозвался Знахарь, — мне кажется, что я — кто-то вроде портного. Раз за разом штопаю какие-то дыры.