Вернемся к ситуации с родителем, ребенком и телефонным звонком. Допустим, вы игнорируете настойчивое «Пап, пап, пап». Что произойдет? Это предсказуемо: малыш упадет, заплачет или сделает что-то опасное. Когда ребенок не может привлечь ваше внимание и его начинает тревожить чувство одиночества, потому что он вытеснен из сознания человека, внушающего ощущение безопасности, вместо сладкоголосого спокойного мурлыканья он включает зловещую сирену. Таким образом малыш запускает первобытную программу: крик о помощи, провоцирующий защиту в отношениях «родитель – ребенок».

Маленькие дети полностью зависят от родителей. Эта зависимость, выраженная потребностью в заботе и защите, определяет взаимоотношения «родитель – ребенок». Родители изо всех сил заботятся о своем чаде, а оно тянется к ним, чтобы расти в безопасности, и все это происходит в силу одной эмоции: любви. Но вот в чем фокус: задача родителя – помочь ребенку достичь независимости, при которой он перестанет демонстрировать поведение, ассоциирующееся с родительской любовью. Любовь, которая определяет отношения «родитель – ребенок», всегда продиктована потребностями и их удовлетворением, опасностью и защитой от нее, развитием и поддержкой на этом пути. Но конечная цель всего процесса – прекратить эту зависимость. Некоторым удачливым родителям и детям проще достичь баланса во взаимоотношениях, что позволяет отпрыску спокойно уйти и выстроить зрелые взаимосвязи с родителями, сочетающие независимость и привязанность. У многих это не получается. Большое количество детей, стремясь привлечь внимание родителей, апеллируют к силе отрицательных факторов (потребности, страхи, уязвимые места, недостатки). Я выбрал именно такой путь, когда впервые попытался обрести независимость.

Прошло очень много времени, прежде чем мне удалось выстроить взаимоотношения с родителями, не основанные на потребности что-то получить от них. Родители (дети времен Великой депрессии, один из них – с еврейскими корнями, сопутствующим историческим багажом и ранами, которые нанес наш своенравный мир) прошли долгий путь, чтобы разучиться машинально снабжать меня ресурсами или стараться защитить. В двадцать с небольшим лет, когда я жил в центре Лос-Анджелеса, не знал, куда податься, воображал себя художником и ничего из себя не представлял, мое поведение частично определял сплав любви и потребностей. В тот период мои проблемы и отсутствие прогресса были средством сохранить связь с родителями. Я не знал, получится ли у меня выстроить отношения с ними на другой основе, и боялся потерять важное ощущение, что они нужны мне.

Помню, как однажды я попал в аварию и родители провели час в дороге, чтобы поужинать со мной и утешить меня. Я был так рад получить их помощь и заботу – словно все вернулось на свои места, как и должно быть, я обрел равновесие, и мое психологическое состояние было лучше, чем многие месяцы до этого. Если бы я изменился, стал самостоятельнее, смотрел на дорогу и включал сигналы поворота, я мог бы не ощутить такое приятное чувство родительской любви и заботы.

Мое стремление не меняться и продолжать совершать ошибки, чтобы вовлекать родителей в свою жизнь, конечно, было ошибочным. Но все мы в разной степени подвержены этой тенденции. Заглушая внутренний голос, взывающий к осторожности, мы понимаем, что чем меньше мы падаем, тем реже испытываем успокаивающее ощущение, что нас поддерживают. Во взрослой жизни мы переносим желание испытать чувство защищенности и заботу окружающих во все виды отношений: с друзьями, коллегами по работе и особенно в личную жизнь.

Эрих Фромм писал: «Незрелая любовь говорит: “Я люблю тебя, потому что ты мне нужен”, а зрелая: “Ты мне нужен, потому что я люблю тебя”»[170]. Чем более зрелая у нас любовь, тем сильнее мы ощущаем ее как нечто, от нас не зависящее. «Как ни странно, но умение быть одному является условием способности любить», – отмечает Фромм. Но «быть одному» не так просто, и мало кто способен чувствовать себя полностью комфортно в этом состоянии. Мы часто жаждем незрелой любви.

Обеспокоенность собственным одиночеством и ответственностью – основная сдерживающая сила в процессе любых изменений. Если вы понимаете, что преобразования заставят вас чувствовать себя более одиноким и вы будете занимать меньше пространства в сознании других людей, тревога усиливается. Как же сочетать боязнь одиночества с потребностью в дружеских и родственных связях? Один из способов – ничего не менять, и вас продолжат узнавать.

В каждом из нас сидит двадцатилетний юнец и «профессиональный пациент», мечущийся между незрелой любовью, которая берет, и зрелой, которая дает, потому что все мы всегда боремся со своим одиночеством. Нас очень прельщает мысль послать сигнал о том, что наступил кризис и мы столкнулись с проблемой, чтобы ощутить умиротворяющее чувство, будто нас запеленали, качают и шепчут: «Ты не одинок». Признаки вашего бедственного состояния больше привлекают внимание окружающих, чем успехи, и притягивают любовь, не связанную с вашими личными качествами. Напротив, ее источник – отсутствие вашей деятельности.

Когда вас утешили после падения, вы можете выбрать удобную и безобидную позицию ребенка под опекой, зависящего от решений окружающих. Вас накормили, согрели, укачивают, глядя с любовью, и вы блаженно засыпаете – чего еще желать?

«Не могут вылететь из гнезда»

Похоже, в моей профессии искусство оскорбления доведено до совершенства. Этот термин не только обиден, но и неверен. Если индивиду трудно расстаться с родными стенами, это не значит по умолчанию, что с ним что-то не так, это не бракованная ракета. Часто это результат сложной природы любви – и все-таки это любовь – и страх потерять связь с теми, с кем был близок на протяжении большей части своей жизни. Те, кто не покидает родной дом сразу после окончания школы, часто хватаются за возможность ощутить, что их по-прежнему любят. Они боятся, что если изменятся, то потеряют это чувство. Такое поведение нельзя назвать серьезным, но оно объяснимо. И уж совершенно точно это не провал.

Вот еще один перл из моего профессионального жаргона – «вседозволенность». Специалисты, занимающиеся избавлением от зависимости, часто говорят родителям, что неспособность их отпрыска вести трезвый образ жизни проистекает из их готовности помогать ему во всем. Родителям внушают, что они позволяют сыну или дочери пить, поскольку запутались в отношениях с ними. Это еще один оскорбительный подход. Вседозволенность (под этим подразумевается гиперопека), как поясняют специалисты, – элемент зависимого поведения, свидетельствующий о «патологической семейной модели» (очередное оскорбление!), частью которой они являются. Часто эксперты, ставящие такие диагнозы, – молодые люди, у которых еще нет детей, и им незнакомо непрерывное беспокойство и сводящая с ума тревога, которые появляются на свет вместе с потомством. Особенно это справедливо для ситуаций, когда ребенок подвергает себя опасности. Встречая таких людей, которым какой-нибудь двадцатилетний юнец навесил ярлык «позволяющего все родителя» (о чем они сконфуженно мне сообщают), я говорю, что у меня есть более точный термин для такого типа поведения: любовь.