Не успели мы поднять медведя со дна залива, как подошел караван. Пока товарищи укладывали медвежье мясо во вьюки, я осмотрел желудок зверя (так мы делали всегда), чтобы составить представление, чем питается медведь. Каково же было общее удивление, когда в желудке кроме муравьев, почек тальника и различной травы мы нашли лоскут кожи от ботинка.

Прокопий долго рассматривал загадочную находку.

— Может, еще какая экспедиция тут бродит? — спросил он.

Вряд ли кто мог быть тогда в той части Восточного Саяна, кроме нас. Во всяком случае, признаков присутствия людей на Кизире мы не встречали. Но этот вывод почему-то расстроил Прокопия. Он стал торопить нас идти к лабазу, ни слова не говоря о своей догадке.

Прокопий шел впереди, часто останавливался и осматривался. После крутого поворота к горе мы вышли к долгожданным затесам. Значит, лабаз близко!

Неожиданно я заметил, что мы идем по тропе, уже кем-то проторенной, а листья, трава и стволы деревьев покрыты белой пылью.

«Ведь это мука», — с ужасом подумал я и тут же вспомнил о кожаном лоскуте, найденным в желудке медведя.

На тропе попалась консервная банка, затем клочок пергаментной бумаги от масла.

Еще несколько шагов — и мы остановились у разграбленного лабаза. Все, что хранилось здесь и долгое время было нашей надеждой, теперь лежало на земле затоптанным и раскиданным. Мука, цемент, масло, соль, махорка — все было перемешано, обильно смочено дождями и утоптано лапами зверей. Одежда почти сгнила, всюду валялась изгрызанная обувь.

— Надо расседлать лошадей, — напомнил Мошков.

Товарищи молча провели караван к реке и там разбили лагерь. Я остался у лабаза.

Что же случилось? Лабаз был сделан прочно. Столбы, на которых стоял сруб, ошкурены и достаточно высоки, чтобы по ним могли забраться хищники. От мелких грызунов столбы спасали обивки из железа. Медведь вообще не трогает высокие лабазы, да ему и на метр не подняться по ошкуренному столбу. Но тем не менее сохранившиеся следы служили явным доказательством, что виновниками все же были медведи. Как же они могли попасть на лабаз и разорить его?

Доискиваясь причины, я увидел старую ель, сваленную бурей на сруб. По ней, видимо, поднялся первый смельчак; в этот же раз или позже он был захвачен другим медведем. Произошла драка. Вот тогда-то они и сломали лабаз. Все продукты оказались на земле в виде полусгнивших, никому не нужных остатков. Так погибли наши запасы, а ведь они в какой-то мере должны были обеспечить продвижение отряда в глубину гор.

Я присел на пень. Все это случилось совершенно неожиданно, будто упал занавес, преградив путь экспедиции. Мысли, самые невероятные нарождались, гасли, вытесняя одна другую. Горько стало вдруг — и огромный Кинзимонский голец, что стоит в клину слияния рек и как бы заслоняет вход во внутреннюю часть Саяна, показался мне совсем далеким и недоступным. Перед нами с еще большей остротою вновь встал мучительный вопрос: идти ли дальше, не имея ни одежды, ни продовольствия, или повернуть обратно? Страшно было подумать о возвращении. Ведь мы были у ворот самой интересной и малодоступной части Восточного Саяна. Вернуться, чтобы на следующий год снова пережить все трудности пройденного пути?! Это было почти сверх сил.

Продолжать путешествие — значит рисковать, и прежде всего людьми. Я не мог подвергнуть еще большим испытаниям своих товарищей. Ничего не оставалось, как вернуться, и чем скорее, тем лучше.

С таким решением я пришел в лагерь. Ворохом лежали неразобранные вьюки. На стоянке не было обычной суеты, не горел костер, никто не собирался ставить палатки, будто все это стало ненужным для людей. Действительно, тяжело было всем сознавать, что бесцельно пропало столько усилий, бессонных ночей, голодовок.

— Алексей, скоро ночь, надо ужин варить, — сказал Павел Назарович, доставая из вьюка топор и направляясь к сушине.

Неохотно люди принялись устраивать ночлег.

Стемнело. В синеве неба сиротливо и ненужно мерцали тусклые звезды. На каменном перекате злобился седой Кизир. Слабо пахло влажной землею и молодой травою. Лагерь окружала сомкнутой стеною тайга. Никогда не забыть мне той ночи тяжелых раздумий и угрюмые лица спутников, озаренные пламенем костра.

Говорили откровенно, долго, обо всем. Одни предлагали срубить избушку и сложить в ней снаряжение, инструменты для следующего года, а самим разделиться на два отряда. Одному увести лошадей к населенному пункту, а другому на лодках подняться насколько возможно по Кизиру с целью разведать проход к пику Грандиозный. Кто-то советовал пройти кратчайшим маршрутом через Саяны, отказавшись от геодезических работ и ограничившись лишь только обследованием для того, чтобы яснее представить эти горы и лучше организовать экспедицию в 1939 году.

Я молча прислушивался к разговору, стараясь определить настроение своих товарищей. Люди не хотели сдаться, мысли о возвращении на них действовали гнетуще, и я почувствовал, что во мне ломается лед, появилась профессиональная гордость. Позорно было отступить, сознаться в своем бессилии.

— А я вот думаю, — заговорил Алексей, — как наши великие землепроходцы ходили? Неужели они на годы запасались пельменями, молоком, сухарями? А ведь уходили далеко, край земли искали, боролись с вечными льдами и, может быть, не верили в свое возвращение. Вот это люди — позавидуешь! И кто это выдумал слова «не дойдем», «не сделаем», или еще хуже: «вернемся»? — продолжал Алексей. — Нужно идти вперед. Ну, подумайте, приедем в Новосибирск — как будем выглядеть? Как мне отчитываться перед комсомолом? Стыдно.

Все подняли головы. Кто-то подошел к костру, поправил огонь. Где-то высоко над нами метеорит огненной чертой пробороздил небо. Шумел, не смолкая, Кизир.

— Никто еще не собирается бросать работу. Не так уж безнадежно наше положение, — вдруг обратился ко всем Мошков. — У других, наверное, и хуже бывает. Как ты думаешь, Павел Назарович?

— Кто его знает! Только без продуктов плохо будет, а с мясом что-то у нас не получается, — ответил старик.

— Да ведь мы же не охотимся, — вмешался в разговор Прокопий. — Все мимоходом только. Если заняться как следует, почему не добудем мяса? Зверя тут много…

— Дело еще не в том, что зверя много, а как сохранить мясо в такую жару? — возражал Павел Назарович.

— А помните, — обратился ко мне Мошков, — как нас на Охотском побережье эвенки кормили мясными сухарями и вяленой рыбой? А какой вкусный суп мы ели из сушеной крови! Ведь это было летом, значит, можно сохранить продукты.

— Конечно, дело тут добровольное, чего уговаривать, — сказал Алексей. — Кто не верит в свои силы — пусть возвращается, а я… — он окинул взглядом товарищей, — Степан, Кирилл, Тимофей Александрович, Самбуев, Прокопий, Кудрявцев…

Я встал, обнял Алексея.

— Довольно, друг! Ты, кажется, всех уже перечислил, но возвращаться кому-то придется…

Все взглянули на меня удивленно.