Но такое решение также небезупречно[399]. Многие из богатых отцов и матерей холодны, придирчивы и нерадивы. А многие дети имеют запас прочности и прекрасно со всем справляются, хотя их родители не заслуживают уважения. Если вы действительно хотите помочь детям, ищите бедных, а не одиноких родителей.

***

Есть еще одна причина, по которой я возражаю против третирования одиноких родителей. Тем из них, кто действительно заботится о своих детях (то есть, практически всем), иногда бывает трудно не обращать внимания на общественное порицание и осуждение. Они беспокоятся: а что, если все эти низкие люди правы? Они думают: может, мне стоит найти себе кого-нибудь ради спасения детей.

Когда бы не выплывали последние результаты переписи населения, тут же раздаются обвинения. «Тревожно», – заявляют одни специалисты по анализу тенденций, когда линия, обозначающая количество одиноких родителей, поднимается вверх. «Пора бить тревогу», – добавляют другие. Потом начинается отрицательная реакция. Одинокая мать Эми Дикинсон рассказала об этом мне и другим читателям журнала «Тайм» в очерке, написанном в 2001 году. Ей не нравилось предсказуемое поношение, которое последовало после объявления о последнем всплеске одинокого родительства. Она постоянно слышала по отношению к своей семье такие слова, как «не выполняющая своих функций, неполная, находящаяся в группе риска и уязвимая», но не считала, что эти определения к ней подходят.

Как рассказала Дикинсон, иногда она заставляла ходить себя на свидания. Но время, проведенное с дочерью, нравилось ей куда больше. И им обеим очень нравилось куда-то ходить вместе с другой одинокой матерью и ее двумя детьми. Каждое воскресенье они вместе обедали, часто ходили в кино и в игровые центры. «Мы протягиваем друг другу руку помощи, одалживаем деньги, и нам нравятся дети друг друга». И «мы не чувствуем себя одинокими»[400].

Социолог Кей Тримбергер общалась с тринадцатью одинокими матерями на протяжении почти десяти лет. Эти матери также сообщали, что постоянные упоминания о вине их нервирует и что они пытаются их остановить. Многие стойко пытались завязать отношения с мужчинами, думая, что их дети нуждаются в присутствии фигуры отца в доме. Обычно они приходили к тем же выводам, что и Эми Дикинсон. У их детей уже были значимые взрослые в жизни. Это были мужчины и женщины, которых они знали много лет и которые заботились о них. Ни один из них не был второй половиной их матери. Это были ее давние друзья, родственники и соседи, которым можно доверять[401].

Мне особенно понравилось, какие приготовления сделала моя подруга Мэрилин, когда усыновила девочку по имени Мария. Мэрилин попросила десяток самых близких людей стать крестными дочери. Все они согласились, и с тех пор навсегда вошли в жизнь девочки.

У одиноких матерей есть свои недостатки, как и у всех других родителей. Я не пытаюсь их романтизировать, но их следует принимать всерьез. Их семьи и социальные связи, которые они формируют, являются частью нации. Как бы не хотели Кейт О’Бирн, Мэгги Гэлахер, Майк МакМанус или кто-либо еще собрать всех граждан, заключить их в рамки традиционной семьи и запереть все двери и окна, чтобы они не могли убежать, такого не произойдет. Социальные единицы, состоящие из мамы, папы и детей сейчас в Америке пребывают в меньшинстве. Так же будет и завтра.

После того, как я переехала с Восточного побережья на Запад, был промежуток времени, когда я знала, что хочу остаться на Западе, но не была уверена, смогу ли я это сделать. Получится ли у меня продать свой дом в Виргинии? Примет ли меня кто-нибудь на работу на столько часов, сколько мне нужно, чтобы оплачивать счета, чтобы все остальное время, а также свое сердце и душу, я могла посвятить изучению одиноких людей? А что насчет всего остального – сработает ли оно? Затем настал день, когда мне позвонили, и я поняла, что все свершилось. Я повесила трубку и какой-то момент сидела, застыв в изумлении. Потом я сказала себе: «Я смогу получить это все».

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, какой невероятной была эта мысль – по крайней мере, по обычным стандартам. Вот она я, вступающая в жизнь, в которой у меня нет мужа, нет детей, нет постоянной работы и впервые за последние десять лет нет даже собственного дома. Тем не менее, я вот-вот должна была заполучить все.

Сомневаюсь, что много лет назад я так думала о своей жизни. Я любила своих друзей, своих родных, свою работу и свой дом, но я никогда неожиданно не использовала распространенные в массовой культуре стереотипы и никогда не изменяла их таким образом.

В этой главе будут некоторые из моих любимых головоломок и «Что не так на этой картинке». Раздумья над ними помогли мне понять, как миф № 8 так надежно сохраняется и передается из поколения в поколение. Это самый бесстыдный и широко распространенный обман из всех, заявляющий, что, поскольку у одиноких людей никого нет, то у них нет и никакой жизни. Тем не менее, истории, в основе которых лежит такое мошенничество, редко бывают чересчур враждебными или презрительными. Иногда они даже не звучат глупо.

Начну я с одной словесной игры.

***

– У вас есть семья? – спросил Тим Рассерт у гостьи его телевизионного шоу в июле 2002 года. Майя Лин, известный архитектор, спроектировавшая Мемориал ветеранов Вьетнама в Вашингтоне, ответила, что семья у нее есть, и рассказала о своем муже и детях.

Ничего особенного в этом вопросе не было. Такой вопрос задают на многих шоу и в бесчисленном количестве неформальных разговоров, и так было, сколько я себя помню. Ничего необычного не было и в ответе.

Такой обмен репликами кажется совершенно незначительным, потому что синглизм практикуется повсеместно и очень редко распознается. Мы знаем, что семья в понимании Рассерта – это традиционная семья, та, с которой начинается жизнь взрослого американца. Рассерт спросил Лин, есть ли у нее та семья, которая имеет значение. Лин дала предсказуемый, высоко оцениваемый ответ. Разговор прошел гладко и безболезненно. Его участники говорили на одном языке – на языке синглизма, который признает настоящим только один тип семьи.

Безусловно, есть и другие значения слова «семья». Лин могла бы ответить: «О да, у меня есть семья: мои мама и папа». Или она могла ответить: «Да, у меня есть брат, сестра, три кузена, бабушка, дядя и две тети». Она даже могла предложить такой ответ: «Мы с Терри дружили с детского сада. Потом мы перешли в разные школы, но сейчас мы с ней, моими двумя лучшими подругами из старшей школы и ее лучшей подругой с работы и ее тремя детьми живем вместе»[402]. Тем не менее, любой из этих ответов мог обескуражить Рассерта хотя бы на тот момент, когда он понял бы, что Лин говорит на другом, менее знакомом языке.