– А как насчет ее отца? – продолжал упорствовать Меткалф. – Его я тоже подверг бы опасности.

– Ее отец… как бы это сказать потактичнее… не жилец на этом свете. Это только вопрос времени, вскоре и его арестуют, как и большинство его соотечественников, занимающих или занимавших высокие посты в Красной Армии.

– Но пока что он уцелел.

– Его имя входит в список. Так уж получилось, что нам это известно. НКВД называет эти списки «Книга смерти». Аресты идут последовательно, согласно плану. Его время наступит через несколько недель. Как только его арестуют, Светлана Баранова перестанет быть нам полезной в качестве канала передачи информации, так что время не терпит. И, как бы там ни было, неужели вы думаете, что НКВД уже не задается вопросом, не представляет ли она угрозу для безопасности страны? Она уже приговорена, только исполнение отсрочено.

– Она пошла на это не добровольно, – возразил Меткалф, в очередной раз вытирая мокрый лоб. – У нее не оставалось выбора.

– Прошу вас… И позвольте мне напомнить вам, что на наших глазах нацисты постепенно пожирают всю Европу. И даже не постепенно, исподволь – нет, они заглатывают огромные куски. Проклятая нацистская военная машина собирается распространить свой блицкриг на всю планету. Мир никогда еще не видел такой угрозы свободе. Франция побеждена, и у Гитлера не осталось врагов в Европе. Возможно, и Англия не выстоит. Если у нас есть шанс положить конец этому, то мы, будь оно все проклято, обязаны это сделать. Вот зачем вы приехали туда. Важнее нет ничего. И сейчас, как мне кажется, возможность сделать это что-то находится у нас прямо под носом. Было бы настоящим безумием не воспользоваться ею. Хуже чем безумием: это было бы преступлением. – Корки сделал паузу. Меткалф молчал. – Вы здесь, Стивен?

– И что будет в документах, которые вы хотите через нее передать фон Шюсслеру?

– В них будет нарисована картина для ОКВ, Oberkommando der Wehrmacht[79]и Гитлера.

– Что за картина?

– Некоторые живописцы используют масло, другие – акварель. А мы будем использовать цифры. Аккуратно выстроенные колонки чисел. Средние и точные величины численности подразделений, оснащения, списки дивизий, их численность, местоположение складов оружия. Набор данных, которые отведут глаза командованию вермахта и в конечном счете самому Гитлеру и представят облик Красной Армии так же ярко, как если бы картину писал какой-нибудь Ван Гог.

– Какого рода картина? – настаивал Меткалф.

– Портрет медведя, Стивен. Но очень милого. Этакого медвежонка, у которого нужно вовремя вырвать когти.

– Вы хотите, чтобы она передала фон Шюсслеру фальшивые документы, которые продемонстрируют, насколько Россия слаба в военном отношении?

– Это будут превосходные фальшивки, позвольте мне вас уверить. Сам Сталин не заметил бы разницы.

– В этом я нисколько не сомневаюсь.

«Мой бог, – восхищенно подумал Меткалф, – это же блестящая и подлинно дьявольская выдумка, совершенно в духе Корки».

– Если Гитлер решит, что вторжение в Россию будет развлекательной прогулкой, он ни на минуту не задумается, – сказал Меткалф. – Он просто вышибет дверь и ввалится!

– Ну вы уж скажете! – отозвался Корки, но в его голосе, даже несмотря на странную акустику связи, отчетливо угадывался сарказм.

– Бог мой, Иисус! Корки, вы же пытаетесь заставить Гитлера объявить войну Советскому Союзу!

Еще одна долгая пауза. В трубке звучали какие-то потрескивания, шорохи и негромкие завывания, как при настройке радиоприемника.

– Стивен, не помню, говорил ли я вам о Пелопоннесских войнах.

– Говорили! – рявкнул Меткалф. – Афины уцелели только потому, что между их врагами начались раздоры!

– Афины посеяли разногласия между своими врагами. Они натравили одного на другого. Вот в чем весь смысл.

– Но вы же не имеете представления, попадет ли хоть одна бумажка из этой папки к Гитлеру, ведь так? Сами подумайте, сколько звеньев в этой цепочке, сколько шансов за то, что какой-нибудь скептик из нацистской бюрократии отсеет эти документы.

– Вы, в общем, правы, Стивен, но если бы мы поступали только наверняка, мы бы вообще ничего не делали, согласны?

– Согласен.

– Что нам известно? Гитлер тратит восемь часов в день на чтение рапортов, меморандумов и донесений разведки. Он помешан на разведке. И он один принимает все главные решения, причем делает это, основываясь на той информации, которую получает. И единственная информация, к которой он относится серьезно, – материалы, поступающие из его службы внешней разведки. Он доверяет своим шпионам. Теперь возьмем фон Шюсслера. Он никудышный шпион, но зато обладает в высшей степени полезными связями, имеет друзей в высоких сферах.

У Меткалфа закружилась голова. Его носовой платок успел промокнуть насквозь, и от него больше не было толку. Он полез за другим, но его не оказалось.

– Я сделаю это, но при одном условии.

– Прошу прощения? – не поверил своим ушам Корки.

– Если что-нибудь случится с Ланой – если у нее появятся основания считать, что ей грозит опасность, что ее могут арестовать, – я хочу, чтобы вы гарантировали мне, что вытащите ее из Москвы. – Теперь он вытирал струи пота, норовившие затечь в глаза, ладонями. Ему было чертовски неудобно, и он не знал, долго ли еще сможет выдержать здесь.

– Стивен, вы же прекрасно знаете, что мы не делаем таких вещей.

– Я прекрасно знаю, что мы их делаем. Мы делали это во Франции; мы делали это в Германии.

– Экстраординарные случаи…

– Это и есть экстраординарный случай, Корки. Я не стану привлекать ее без такой гарантии.

– Мы, конечно, сделаем все, что в наших силах, чтобы уменьшить грозящую ей опасность, Стивен, но…

– Таково мое условие, – сказал Меткалф. – И обсуждению оно не подлежит. Или вы соглашаетесь, или я отказываюсь.

Амос Хиллиард сидел у телетайпа в комнате напротив, чтобы не пропустить никаких сообщений, которые потребовали бы немедленных действий. Черный канал был установлен только недавно и, как это всегда бывает с новой техникой, не отличался полной надежностью. Это был комплекс, вернее, неуправляемое сочетание международных линий, цепочка связей, каждая из которых была уязвима. Слишком уж много имелось всяких частностей, которые могли повернуть дело не так, как надо. Лучшим показателем устойчивости передачи был индикатор мощности сигнала, вмонтированный в пульт, за которым сидел Хиллиард. Обе стрелки, указывавшие сигналы передачи и приема, оставались в одном положении, лишь чуть заметно колеблясь. Если бы хоть одна стрелка ушла в начало шкалы, Хиллиард немедленно вмешался бы, чтобы восстановить связь.

Меткалф говорил дольше, чем рассчитывал Хиллиард. Независимо от того, что он обсуждал с Коркораном, это был, конечно, вопрос сложный и деликатный. Хиллиард мог только предполагать, зачем молодой человек приехал в Москву. Вопросов он не задавал: это железно запрещал один из главных священных заветов Корки. Но он не мог не задуматься о происходящем. Он, конечно, слышал разговоры о молодом Меткалфе – богатом плейбое, который, казалось, и близко не обладал серьезностью, необходимой мальчикам Корки, слышал и об этой балерине из Большого театра. Он видел, как вдвоем они выходили из дома во время приема на даче. Необязательно быть великим мудрецом, чтобы сообразить, что между ними что-то есть. А потом все эти вопросы о фон Шюсслере. Очевидно, Меткалф пытался понять, что собой представляет этот немец. Видимо, он использовал эту девочку, чтобы установить связь с нацистом. Видимо, именно поэтому Корки прислал такого неопытного работника. Возможно, опыт Меткалфа в полевой работе был в этом деле не столь важен, как его опыт в спальне.