Но число бастующих увеличивалось и 24 февраля их было уже около 170 000. Толпы народа усиленно разгонялись полицией и пехотными и кавалерийскими частями. Спиридович пишет, что большой ошибкой властей было упущение в деле задержания 19 агитаторов, которых не предали военно-полевому суду. Немедленный расстрел этих агитаторов произвел бы охлаждающее действие гораздо лучше, чем действия военных частей.

Протопопов же сообщил в Царское, что беспорядки вызваны только из-за хлеба. Какой чудесный и хорошо осведомленный министр внутренних дел Российской Империи!

Вечером еще 23 февраля в Градоначальстве, под председательством ген. Хабалова, собрались градоначальник ген. Балк и командиры всех воинских частей Петроградского гарнизона. Обсуждалось создавшееся положение. Во время этого обсуждения уже выяснилось, что «казачий полк во всех случаях бездействовал». Между прочим, инструкция совместных действий войск и полиции была выработана еще осенью 16-го года. Показывая ее Государю, Протопопов услышал замечание Государя: «Если народ устремится по льду через Неву, то никакие наряды его не удержат». Так позже и вышло.

В Царском в тот же день заболели корью Наследник и Вел. кн. Ольга Николаевна. Вскоре заболела и Вырубова. Болезнь дочерей (вскоре заболели и остальные дочери) и особенно сына оторвали Государыню от обычных источников информации. Как натура нервная, Государыня предчувствовала подсознательно наступающую беду. 24 февраля Императрица писала Государю: «Вчера были беспорядки на Васильевском Острове и на Невском, потому, что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально».

Но дело было не в хлебе. Из социалистов большевики первые объявили политическую забастовку. Уже открыто были выброшены лозунги: «Долой Царское Правительство», «Да здравствует Временное правительство и Учредительное собрание», «Долой войну». И все устремляются на Невский проспект. Полиция опять оттесняет толпу в 40 000 человек, но они разбегаются и затем боковыми улицами двигаются к Невскому.

По всем большим артериям Петрограда двигаются тысячные толпы. Поют марсельезу, громят магазины, бьют витрины, прекращают трамвайное движение. Около Троицкого моста конная полиция загораживает путь. Из толпы стреляют. Со всех сторон двигаются к центру города. Поют уже «Вставай, подымайся, рабочий народ». Бывшие поблизости казаки не принимают никакого участия в рассеянии толпы. В толпе уже раздаются крики: «Казаки за нас!» Начался митинг у памятника Александру III. Среди криков «да здравствует республика», «долой полицию» раздавалось «ура» по адресу присутствующих казаков, которые отвечали народу поклонами. Несмотря на то, что к тому времени (23 и 24 февр.) было уже избито 28 полицейских, Хабалов не хотел прибегать к стрельбе. Чувствовалось бессилие власти. Правительство совершенно не отдавало себе отчета в происходящих событиях. На очередном заседании Совета министров о событиях даже не говорили, а занимались текущими делами. Протопопов даже не явился на это заседание.

В субботу 25 февраля бастовало уже 250 000 рабочих. По рукам ходила листовка большевиков следующего содержания: «Впереди борьба, но нас ждет верная победа. Все под красные знамена революции. Долой Царскую монархию. Да здравствует демократическая республика. Да здравствует восьмичасовой рабочий день. Вся помещичья земля народу. Долой войну. Да здравствует братство рабочих всего мира. Да здравствует социалистический интернационал».

В 10 ч. утра полицмейстер Шалфеев подвергся нападению толпы и тяжело раненный, в бессознательном состоянии, отвезен в госпиталь. У городовых стали отнимать револьверы и шашки. Казаки все время вели себя безобразно, явно сочувствуя демонстрантам. Когда 5000 рабочих с пением революционных песен двинулись по проспекту, конная полиция стала разгонять толпу. Полицейский пристав, командовавший конной полицией, обратился за помощью к начальнику казачьего разъезда 1-го Донского полка. Вместо помощи разъезд скрылся. На Невском из толпы бросают в полицию и воинские части бутылки, камни. Раздаются выстрелы. У памятника Александру III казаки в первый раз открыто идут на измену. Пристав Крылов бросился отнимать красный флаг. Его убивает шашкой казак. Когда конная полиция бросается к Крылову, казаки под командой офицера оттесняют полицию. Толпа качает казака, который убил пристава. Толпа становится все более агрессивной. В высших учебных заведениях были сходки и забастовки.

И все же в этот день военный министр (Беляев) рекомендовал Хабалову избегать открытия огня. Хабалов доносил в Ставку, «…в подавлении беспорядков, кроме Петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9 запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня лейб-гвардии сводно-казачьего полка из Павловска и вызвано в Петроград пять эскадронов гвардейского запасного кавалерийского полка. Хабалов». А Протопопов телеграфировал Воейкову: «наряду с эксцессами противоправительственного свойства, буйствующие местами приветствуют войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. В Москве спокойно. Протопопов».

Вечером около 6 ч. из толпы стали стрелять по полиции и войскам. Офицер отряда не растерялся и дает по толпе залп. Несколько человек было убито и ранено. Это значительно охладило толпу. Невский сразу опустел. Чернь разбегалась.

А в Городской Думе, при попустительстве власти, заседание, посвященное продовольственному вопросу, превратилось в политический митинг. Прибытие Керенского было встречено аплодисментами. Городской Голова (Лелянов) добивается по телефону от градоначальника Балка освобождения арестованных. Начальство еще не понимало, что началась революция.

Но если начальство еще не понимало, что началась революция, то это хорошо понимали те подлинные темные силы, которые вылезли из подполья и стали направлять бунтарское движение в нужном для этих темных сил направлении. И самым злобным, открыто ненавидящим Россию был Суханов (Гиммер). Вот что он пишет об этих днях: «На больших улицах происходили летучие митинги, которые рассеивались конной полицией и казаками – без всякой энергии, вяло и с большим запозданием. Ген. Хабалов выпустил свое воззвание, где в сущности уже расписывался в бессилии власти, указывая, что неоднократные предупреждения не имели силы, и обещая впредь расправляться со всей решительностью. Понятно, результата это не имело. Но лишним свидетельством бессилия это послужило. Движение было уже явно запущено. Новая ситуация в отличие от старых беспорядков была ясна для каждого внимательного наблюдателя. И в пятницу я стал уже категорически утверждать, что мы имеем дело с революцией, как с совершающимся фактом» (Н. Суханов «Записки о революции»).

Дальше Суханов, который был, конечно, гораздо умнее всех думских заправил, пишет, что «революция удастся, если буржуазия (т. е. та же Дума в лице прогрессивного блока) возьмет “власть” в свои руки, которая фактически должна быть в руках социалистов всех мастей». Вся наличная государственная машина, армия чиновничества, цензовые земства и города, работавшие при содействии всех сил демократии, могли быть послушными Милюкову, но не Чхеидзе. Иного же аппарата не было и быть не могло. Первая революционная власть в данный момент, в феврале, могла быть только буржуазной».