– Нет ничего опаснее полуправды, Аликс – сказал я, глядя ей прямо в лицо. – Нация верна Царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Никки, но все же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит престижу Никки и народному представлению о Самодержце вред. В течение двадцати четырех лет, Аликс, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но на правах такового, я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чудная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что даст вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!

Она вспыхнула и взглянула на Никки. Он промолчал и продолжал курить.

Я продолжал. Я объяснил, что каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я был убежден, что если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной Думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Никки и облегчил его задачу.

– Ради Бога, Аликс, пусть ваши чувства раздражения против Государственной Думы не преобладают над здравым смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.

Государыня ответила, что Государь Самодержец и не может делить свои божественные права. Александр Михайлович начал возражать и тут позволил то, чего не мог и не должен был говорить, так как то, что он сказал, как раз ставило его самого в ряды тех, которые распространяли, умышленно конечно, клеветы и сплетни, о которых он же сам сказал в начале своего обращения к Государыне.

– Не забывайте, Аликс, что я молчал тридцать месяцев, – кричал (подчеркнуто мною. – В. К.) я в страшном гневе. – Я не проронил в течение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства, или, вернее говоря, вашего правительства (выделено мною. – В. К.). Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собой ваших родственников в пропасть.

– Я отказываюсь продолжать этот спор – холодно сказала Она» (Вел. кн. Александр Михайлович).

Все в этом разговоре не на стороне Александра Михайловича. Во-первых – он говорит, что клевета и сплетни (имея в виду то, что сам сказал позже – т. е., что «правительство Ваше», иначе говоря Государыни) принимаются за правду, и сам же эту клевету возводит на Императрицу. Во-вторых, говоря о том, что Государыня должна предоставить государственные дела Государю, тут же начинает с ней обсуждать… государственные дела. Не логично. Дальше. Настаивая на «коренном изменении политики», он предлагал ответственное министерство, т. е. передать власть добровольно Государственной Думе, а самому стать конституционным монархом, т. е. открывать выставки породистых (и непородистых) кроликов, читать «тронную» речь, т. е. шпаргалки, написанные Гучковым, Милюковым, а может быть, и Керенским или Савинковым, и быть верным исполнителем всех предначертаний международной биржи. Это в лучшем случае. А на самом деле, вероятнее всего, монархия была бы заменена, как «отсталая и не прогрессивная» форма правления, демократической или, скажем, «народно-демократической» республикой.

Дальше фраза «…я молчал тридцать месяцев». Кого вам это напоминает? Я напоминаю – Пуришкевича. Тот тоже заявил, только с думской трибуны, что он, дескать, молчал, а теперь возговорил. Да так, что все записные предатели и аплодировали, и жали руки, и поздравляли, и… вызывали к себе для конфиденциальных бесед. Помните?

Да, помним и кто говорил, и о чем говорили. Но дальше еще лучше: «Вы не имеете права увлекать за собой ваших родственников в пропасть».

Ваши Императорские и просто Высочества! Если бы вы все вели себя как верноподданные (что является прямой обязанностью всех подданных Российской Империи, включая Императорскую Фамилию), если бы вы не распространяли клеветы о Вашем Государе Императоре и Вашей Государыне Императрице, если бы вы не вели интриг против Их Величеств совместно с «дядями Мишами», Бьюкененами, Палеологами и прочими «благожелателями» России, если бы вы сплотились вокруг вашего Монарха и Его Семьи, то, наверно, никакой пропасти не было бы. Есть только причины и последствия, сказал философ. Наступали последствия и легкомысленности одних, и глупости других и… измены третьих. Кстати, об измене, Вел. кн. Александр Михайлович написал после своего разговора с Императрицей еще следующие строки: «Гарнизон столицы, состоявший из новобранцев и запасных, конечно, был слишком ненадежной опорой в случае серьезных беспорядков. Я спросил у военного начальства, собирается ли оно вызывать с фронта надежные части? Мне ответили, что ожидается прибытие с фронта тринадцати гвардейских кавалерийских полков. Позднее я узнал, что изменники, сидевшие в Ставке, под влиянием лидеров Государственной Думы, осмелились этот приказ Государя отменить» (Вел. кн. Александр Мих.).

Все нападки на Государыню чрезвычайно симптоматичны. Все, как сговорившись (уж «кто-то», кому было очень нужно, устроил это, конечно «стихийно», как пишут многие «очевидцы»), порицают «Екатерину Великую», «правительницу» и прочий вздор. А ведь по существу Государыня была права во всем. Больше Государя. Ведь Она писала Государю, что Гучкова, Львова и др. нужно сослать в Сибирь за их антиправительственную деятельность во время войны. И, конечно, это нужно было сделать. И. Солоневич пишет еще более откровенно: «Основных ошибок было две: то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П.Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался ее основной прохвост» (И. Солоневич «Миф о Николае II»).

К сожалению, Государь на эти меры не шел. В своих воспоминаниях А. Спиридович, всегда хорошо осведомленный, пишет, что при сложившихся обстоятельствах к концу 16-го года Государь должен был уступить всем этим «передовым» и «прогрессивным», «народным» избранникам, или использовать все находившиеся в его распоряжении средства, чтобы ликвидировать все готовящиеся заговоры, с какой бы стороны они не шли. Государь не делал ни одного, ни другого. Это вселяло бодрость в заговорщиков, и роковая развязка приближалась.

Наконец Государь после двух месяцев отсутствия из Ставки вернулся туда 23 февраля. Посмотрим, как «верная» Ставка относилась в то время к своему Державному Вождю. «В отношении Государя в Ставке все заметнее нарастало особое чувство – не то недовольства Им, не то обиды за Него. Усилилась критика Его действий, некоторое отчуждение от Него. Кончался второй месяц, как Он уехал из Ставки. Ставка должна была бы соскучиться без своего Верховного, а между тем создалось такое настроение, точно чины Ставки отдыхают от переживаний, которые будились пребыванием среди них Государя и Его действиями. И когда в половине февраля стало известно, что 23 февраля Государь возвращается в Ставку, чины Ставки, особенно старшие (выделено мною. – В. К.), совсем не обрадовались, – приходилось слышать: – Чего едет? Сидел бы лучше там! Так спокойно было, когда его тут не было» (о. Г. Шавельский «Воспоминания»).