— Ну уж хренушки, дорогуша, это не про тебя, — сказала я. Даешь правосудие по-техасски! И ударила — как палач — секущим вертикальным ударом!..

Пошатываясь, я обошла машину. Человек сидел на земле и тяжело дышал. Постоялов лежал ничком, уткнувшись носом в землю. Именно так, а не иначе — Борис Аркадьевич в длинном плаще, а «спасатель» — в короткой курточке, смутно знакомой.

Сил стоять не было. Я прислонилась к бамперу:

— Мужик, ты кто?

Он поднял голову.

— Хрен с бугра, — помолчал и добавил: — Слушай, Лидка, я, кажется, его убил…

— Ромка? — изумилась я. — Вот так рояль в кустах…

— Сама ты рояль, — буркнул он. — Поцелуй лучше. Заслужил.

Еще бы не заслужил. Я нагнулась, облобызала его в обе щеки, в нос, в ухо, а напоследок в качестве контрольного — в лоб. Земное притяжение сработало с утроенной силой — я плюхнулась в холодную траву, отбросила голову и уставилась в несущееся на меня небо.

— Да ты пьяна до упаду, — совершенно верно заметил Ромка.

Я закрыла глаза. Слишком быстро неслось на меня это небо. Пусть проскочит.

— Ос-суждаешь?..

— Завидую…

— Я, кажется, тоже убила Сургачеву…

— Бывает, не бери в голову, — утешил меня Ромка. — Элементарная защита. Как в компьютере. Отморозки что ни попадя лезут в твои дела, норовят системному диску шею свернуть, память ликвидировать…

— Послушай, — прошептала я, — а у тебя правда с ней что-то было?

— С кем? — не понял Ромка.

— Ну с Сургачевой…

— Было, — вздохнул он, — подавно, поздней весной, она еще с Постояловым не снюхалась… Игорек, как водится, на работе пропадал, а Сургачева прикурить зашла. Я еще подумал тогда, а какого хрена, у нее же в машине прикуриватель…

— Прости… Ты знал, что у нее роман с Постояловым?

— Догадывался. Ну а что тут такого? У всех свои романы. У меня вон с Зойкой Макаровой позапрошлым летом тоже маленький романчик намечался. Раза четыре. Я понимаю Тамбовцева — в пределах кровати с Зойкой вполне можно было иметь дело…

— О господи, — простонала я. — А с Розенфельд ты не пробовал?

Но он не слушал.

— Подумаешь, романы, — бухтел он. — Нельзя же каждую любовную связь соотносить с бандитизмом и массовыми убийствами. Пока ты мне не сказала о виновности Постоялова, я бы эти два пункта и не связал…

— Эй, постой, паровоз, — опомнилась я, — ты о чем трындишь? О какой виновности Постоялова?

— Косичкина, у тебя че, совсем крыша рухнула? — разозлился Ромка и склонился надо мной (его голос зазвучал совсем рядом). Пришлось открыть глаза. Бог с ним, с падающим небом. — Ты же сама мне звонила, сказала, что милиция подозревает Постоялова. Из-за того, дескать, будто бы Тамбовцев хотел перекупить его «Артемиду», а самого Постоялова отправить на паперть. Вполне убедительно. Я, правда, не понял, чего он тут в машине нес… Но я догадался, что ты не зря эту ночь замутила. Решил тебя подстраховать. Нравишься ты мне, Косичкина. Отогнал я машину на Лесную, залез на чердак к Киргинцевым — это те, что за Риткой. От Киргинцевых вся наша округа видна. Одного я не учел — темноты. Видно, что народ шастает, а кто шастает, не поймешь. Потом вижу — трое к тебе побежали. Ну, думаю, убивать не будут, ты же не дура набитая отдавать им свою вещицу: я сразу понял, что ты блефуешь. Сижу дальше. Вдруг смотрю — «опель» Постоялова выезжает. Пора, думаю. Кубарем с чердака и на Лесную… Вы из ворот выезжали, когда я пристроился. Фары не включал, на ощупь ехал. Смотрю, в лесок забираете. Ну я метров за сто по тормозам и — медленным шагом, робким зигзагом… Чего ты хохочешь, Косичкина?

Я не просто хохотала, я изнемогала от хохота. Я надрывалась и давилась, даже не задумываясь над тем, что это хохот сквозь рыдания.

— Ромка… — выдавливала я из себя булькающие горловые звуки, — да я же пошутила… Это так совпало, Ромка… Я не знала, что Постоялов убийца, я звонила каждому из вас и несла околесицу, лишь бы вы зашевелились и начали что-то делать… В твоем случае случайно угадала, понимаешь?..

Я схватила его за руку, чтобы он не обиделся и не ушел. Даже в этой ситуации, когда кошмары остались в прошлом, враги лежали как попало, а ночь потихоньку шла на убыль, мне требовалась защита! Как компьютеру…

Рано утром меня в палату не пустили.

— Женщина, — сурово обозрев мой сомнительный, не изменившийся с ночи экстерьер, сказала дежурная медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы рветесь со своими бананами?

Я пришла после обеда — красивая, нарядная, с подведенными глазками.

— Женщина, — сурово сказала медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы претесь?

— Как? — возмутилась я. — Еще одну операцию? Вы что, ножницы у него в горле забыли?

Сестра оскорбилась и пообещала вызвать санитаров. Пришлось уйти от греха подальше. Очередной визит в больницу я нанесла на следующее утро, когда невзлюбившая меня медсестра уже сменилась. Другая, впрочем, оказалась не лучше.

— Велено пускать только близких родственников, — огорошила она меня. — Вы кто Вересту? Жена?

— Почти, — с достоинством ответила я.

— Не обманывайте, — разоблачающе прищурилась медсестра. — Жена уже приходила.

— Так то жена, — вздохнула я, — а я — почти. Вы русских слов не понимаете?

Пробиться в палату удалось только через день, изведя месячную норму нервных клеток и денег на такси. Других несчастных в палате не оказалось. «Дважды прооперированный» в мрачном расположении духа сидел на кровати и бросал в шторину булавки.

— Ну наконец-то, — вздохнул он, — дождался.

— Меня не пускали, — пожаловалась я. — Для свободного прохода к твоему телу нужно быть твоей женой.

Я села к нему на кровать, он обнял меня. Как жену. Неплохо устроился. Утром одну обнимает, вечером другую.

— Как же ты так неосторожно? — пожалела я его. — Предохраняться ведь надо.

— Не знаю, — ответил он. — Я верил, наверное, что родился в бронежилете. Но ничего, оклемаюсь, позвоночник не задет. Костяну гораздо хуже — он в реанимации. Лежит и грязно ругается. Зайди к нему.

— Зайду… Постоялов мертв, ты знаешь? Красноперов очень хорошо приложил его о кабину…

— Меня информируют. Думаю, Красноперов не обретет неприятностей.

— А Сургачева жива… Так, мелкие дефекты лица… Слушай, Верест, а в тюрьме есть стоматологи?

Он недоуменно пожал плечами:

— Никогда не интересовался. Наше дело — довести человека до тюрьмы, а дальше наша компетенция обрывается… Что у тебя на лбу?

— Сургачева кусалась, чудачка… Оказывается, мой лоб крепче, чем ее зубы… Сколько ей дадут?