Ректор взмахнул руками — между пальцами появилось зеленое свечение, оно струилось по коже и тяжелыми каплями стекало в небольшой горшок с землей, куда до этого он с соблюдением всех необходимых элементов ритуала погрузил семечко. Хариус замер — вот сейчас, сейчас всколыхнется земля, рванутся наружу зеленые ростки, устремляясь к свету и к воздуху.

И земля действительно зашевелилась. Но вместо зеленых стрел наружу выбрался, извиваясь, тонкий белесый отросток. Затар нахмурился, бросил короткую отрывистую фразу. Магистр Блук дернулся как от удара — это было одно из заклинаний, которому обучали лишь тех, кто носил титул Великий, да и сам Блук знал его лишь потому, что был одним из старейших и заслуженнейших преподавателей Академии. Заклинание, усиливающее действие магии… сейчас куст должен пойти в рост с такой скоростью, что наверняка разметает землю по всему залу и, пожалуй, пробьет корнями стол. Были случаи, когда ветви обезумевшего растения оплетали не успевших увернуться людей и прорастали сквозь них…

Блук дернулся назад, хотел было крикнуть, чтобы и студенты отбежали подальше. Ректор стоял возле горшка с семенем… у него не было шанса увернуться.

Но этого и не понадобилось, и предупредительный возглас застрял в горле магистра. Белесый отросток дернулся, словно услышав заклинание, рывком удлинился на пару пальцев, а затем безжизненно поник, свернувшись колечком.

— Что происходит, господин ректор? — тихо спросил Хариус Блук.

Ректор медленно поднял голову, осмотрел теперь и в самом деле затаивших дыхание молодых людей.

— Вон отсюда… — тихо прошептал он, но от этого еле слышного шепота у многих по коже пробежал холодок. Никому ничего не надо было объяснять, они только что своими глазами видели, как потерпел неудачу тот, кто считался сильнейшим магом Империи, потерпел неудачу при попытке сотворить пусть и сложное, но вполне отработанное заклинание.

Прежде чем старый маг подкрепил свое требование чем-нибудь болезненным, студенты мухами вылетели из зала. Остался один лишь магистр Блук, задумчиво разглядывавший червеобразный отросток, уже потерявший всякую подвижность.

— Странно, мэтр…

— Заклинание было верным, — сварливо взвизгнул господин ректор, и глаза его обещали испепелить всякого, кто посмел бы утверждать обратное.

— Безусловно, мэтр, я слышал каждое слово. — В голосе Хариуса сквозил не столько страх перед магом, сколько безмерное удивление. — Правда, не стоило бы запускать усилитель внутри помещения…

— Но он ничего не дал, — буркнул Затар, устало опускаясь в кресло. — Что происходит, магистр? Неужели я… теряю свою Силу?

— Насколько я знаю, — осторожно заметил Брук, — такого еще не бывало. Волшебник может к старости… простите, магистр, я не имею в виду вас, но старость рано или поздно приходит ко всем… так вот, волшебник может потерять разум, здоровье… но Силу — никогда.

— И тем не менее заклинание было верным, — почти простонал Затар. На его морщинистом лбу выступили капли пота, а руки мелко тряслись.

— Позволите, мэтр?

Не дожидаясь разрешения, Хариус Брук извлек из недр балахона небольшое зерно, неспешно, вдумываясь в каждое слово, прочел необходимый фрагмент заклинания и, проткнув пальцем землю, засунул зернышко глубоко в горшок. Теперь пришла пора для очередной части заклинания, Хариус знал ее назубок и мог бы поклясться, что не допустил ни единой, даже самой незначительной ошибки. И зеленое свечение, признак успешно вызванного «Прилива Жизни», не замедлило появиться именно в тот момент, когда следовало, Ни мгновением раньше, ни мгновением позже.

И ничего… как и у ректора, из земли медленно, словно нехотя, вылез белый червячок ростка, качнулся раз, другой… и бессильно упал.

Два старых волшебника непонимающе уставились друг на друга.

Тернер сделал очередной шаг и, с трудом разомкнув спекшиеся губы, весьма нелицеприятно помянул ньорка. Хоть и считается, что усопшим иль слава, иль забвение. В свое время он был удивлен, услышав от Дениса, что и в том мире, откуда пришел этот парень, существовало похожее правило. И все же сейчас он был готов призвать на голову ньорка все кары небесные, включая неудовольствие Светлой Эрнис, каковое, говорят, может любому неугодному богине существу выйти боком.

Хотя похоже было, что Сиятельная сейчас недовольна именно им, тьером.

Он сощурился, вглядываясь в даль. До намеченного холма было еще далеко, и Тернер, скрипя зубами, сделал еще один шаг. И еще…

Тело болело немилосердно. До этого времени он даже не знал, что такое настоящая боль. Конечно, бывали случаи когда чей-то коготь или клинок добирался до его шкуры, нанося рану, бывало даже, что раны эти были тяжкими. Он веками хранил память о них — шрамы, которые мог бы легко убрать. Но шрамы напоминали об ошибках, помогали не совершать их вновь… Что ж, раны были… но все они заживали очень быстро, и боль, появившись ненадолго, вскоре уходила без следа.

Но не сейчас… прошло уже пять дней после того боя, а он все еще не мог прийти в себя. Тело, ранее такое надежное и здоровое, теперь отказывалось служить. Внешне никто бы не сказал, что тьер ранен, но он лучше кого-либо другого знал, что далеко не все в порядке. И уже в который раз упрекал себя в том, что столь неосмотрительно трансформировался в человеческую форму. Это было большой, очень большой ошибкой… Еще два дня назад он вдруг понял, что плоть, ранее послушная любому его пожеланию, теперь стала как будто чужой, словно бы силы, питавшие его способность менять форму, вдруг иссякли.

Если бы он догадался принять одну из своих излюбленных боевых форм… что ж, может, он и бросался бы в глаза случайным свидетелям, но по крайней мере мог бы за себя постоять. А теперь… Тернер тяжело оперся на меч и снова посмотрел на холм, до которого еще предстояло добраться.

— Следует признать, боец из меня сейчас никакой.

Слова прозвучали хрипло, вымученно, но на душе стало капельку легче. Еще одна привычка, приобретенная за последний год, — разговаривать с самим собой. Жил же без этого тысячу лет, и тишина нисколько не тяготила… а теперь, гляди ж ты, хочется услышать человеческую речь. Пусть и от самого себя.

— А почему я думал, что сила будет со мной вечно? — задал он сам себе риторический вопрос, одновременно размышляя, не стоит ли сделать себе поблажку и не объявить ли привал досрочно. С некоторой гордостью он выиграл и этот бой — с собственной болью, а потому снова потащился по направлению к намеченной цели. Чтобы хоть немного отвлечься от раздирающей боли, он продолжал бубнить себе под нос: — Денис как-то говорил о капле, переполняющей чашу. Интересное сравнение… может, мне было отпущено сколько-то силы, дабы лечить раны. И вот она кончилась… Кто знает, может, мне суждено до конца жизни остаться в этом обличье?

Он снова остановился — передохнуть. Оглядел себя… зрелище получилось не слишком обнадеживающее. Как обычно, он придал внешнему покрову тела видимость одежды, но получилось в этот раз куда хуже, чем хотелось бы. Кожаная куртка местами явственно сливалась с бриджами, которые, в свою очередь, плавно перетекали в сапоги. Любой человек, увидевший этот наряд, был бы безмерно удивлен. Это в лучшем случае… а в худшем с криком «Демон!» схватился бы за оружие.