– Как это?.. Зачем перебить? – опешил Виталик.

– Правила такие, – пожал я плечами. – Должен остаться только один.

– Кто?.. Ты?.. – пришел в ужас Кегля.

– Точно не знаю, – попытался успокоить его я. – Не успел подробности расспросить.

– И кто это придумал?! – возмущенно воскликнул Кегля. – Какие еще правила? Они там с ума посходили, что ли?

– Где там? – заинтересованно откликнулся я: знать бы, в самом деле, в какой канцелярии такими делами ворочают…

– Думаешь, у тебя медальон, так ты тут главный? – подозрительно прищурился Виталик. – У меня, между прочим, не меньше прав, чем у тебя!

Я вытянул из кармана связку ключей с золотым «брелком» и бросил ему:

– Бери – это твой.

Кегля рефлекторно поймал ключи, брезгливо взял их двумя пальцами за кольцо, посмотрел на брелок, как на таракана, и с отвращением бросил обратно:

– Мне не надо.

– Ты не бойся, – сказал я, подхватив связку, – я по их правилам не играю.

– Я тоже, – смягчившись, доблестно заявил Виталик.

Сняв медальон с Кеглиной связки, я прицепил его к собственным ключам, сунул в карман и снова бросил связку Виталику:

– Возьми. Может, пригодятся.

Он уселся напротив меня и закурил. Руки у него слегка подрагивали.

– Значит, все это действительно настолько серьезно… – словно бы мы впервые обсуждали эту тему, угрюмо сказал Виталик, рассеянно роняя пепел на пол.

Вязкая, мутная обыденность этого мира, в котором мы проводили большую часть времени, и его странная незыблемость, в отличие от остальных, – так стремительно менявшихся, – определенно сказывалась на наших мозгах… Отсюда – из этого мира, – остальные миры казались совершенно нереальными, и это ощущение было настолько мощным, что, если бы не мои постоянные отлучки, я бы, вероятно, давно ему сдался… Представляю, насколько труднее было Кегле продолжать во все это верить. А может, он уже и не верил?..

– Мне тут предъявили, что я моралист, – насмешливо заметил я, приглядывая за реакцией Виталика. Но он, похоже, совсем не был озабочен подобными материями.

– Местами ты нудноват… – апатично кивнул Кегля, погруженный в свои мысли.

– Как ты считаешь, мораль – это выдумки слабаков? – продолжал домогаться я.

– Ты что, Ницше начитался? – удивленно посмотрел на меня Кегля. – Тебе-то это зачем?

– Что значит – «зачем»? – обиженно нахмурился я: какого черта все эти «Кегли» так задавались?.. И почему это меня не может интересовать Ницше?

– Я думал, тебе все и так ясно… и без Ницше, – смиренно пожал плечами Виталик.

– А тебе ясно? – желчно поинтересовался я.

– Мне нет, – сознался Кегля. – Но я в тебя верю.

Это было несколько неожиданное признание… Я вздохнул и посмотрел на него с завистью: кажется, он гораздо охотнее меня верил в сомнительные вещи…

– Не обижайся, но Ницше тебе лучше не читать, – виновато сказал Виталик. – Он тебя только запутает… Он гораздо глубже, чем это может показаться.

Так деликатно меня тупым еще никто не называл… Только с чего это они все решили, что я не читал Ницше? Впрочем, в данном случае Виталиков, наверно, можно было рассматривать в «едином» лице.

– Твой двойник пытался внушить мне мысль, что мы не обладаем иммунитетом к влиянию собственной реальности, – сказал я. – И это логично, поскольку «мы все» явно отличаемся друг от друга…

– Действительно, логично… – согласился Кегля. – И как же мы с тобой…

Сообразив, в чем дело, он посмотрел на меня с пониманием:

– Так вот ты о чем…

– Об этом, – кивнул я.

– Ну… я не знаю… Возможно, это трудно осознать…

– Вот именно.

Виталик всерьез задумался: очевидно, анализировал уровень своей аморальности… Надо сказать, его халявные походы по ресторанам слегка подрывали теорию.

– Хороший человек тем и хорош, что удобен и никому не мешает, – сказал я. – Но это если смотреть на него со стороны… А изнутри он либо бессильный приспособленец, либо дурак, правильно?

– Так ты читал Ницше…

– Мораль – стадное чувство.

– Это совсем не то, что хотел сказать Ницше, – безнадежно покачал головой Виталик.

– Я не претендую на статус хорошего человека, – заметил я, – но я не стану делать некоторые вещи, даже если мне это очень выгодно и ничем не грозит.

– Я тебя понимаю, – морально поддержал меня Кегля.

– Одно из двух, – продолжил я, – либо человек, идя вопреки собственной выгоде, действительно знает, что поступает правильно, либо пребывает в иллюзии, что это так… И такая иллюзия позволяет ему оправдывать собственную слабость, не презирая себя… Или даже предаваться самолюбованию, что опять возвращает нас к исходной позиции – он вовсе не хорош, этот человек…

– Логика железная, – подтвердил Виталик.

– Иногда я совершенно уверен, что поступаю правильно, но очень редко до такой степени, чтобы знать наверняка…

– Ты в этом не одинок.

– Но и тогда нет никакой гарантии, что это не иллюзия, – добавил я.

– Само собой.

– Однако это меня вовсе не заводит…

– В каком смысле?

– Даже если буду знать, что мои представления иллюзорны и я могу совершить ужасную ошибку, некоторые вещи я все равно не стану делать. Особенно теперь…

– Теперь?

– Когда нас всех по полочкам расставили… Показали, что мы на самом деле из себя представляем – то есть ничего не представляем… Я все равно не буду играть по их правилам. Больше мне ничего не остается.

– Тогда это тупик, – заключил Кегля.

– А может быть, не тупик, а дно?

– Дно чего?

– Дно меня…. Я же не такой глубокий, как Ницше.

– Я имел в виду, что у нас действительно нет иммунитета, – уныло пояснил Виталик.

– Я тебя понял…

В комнату заглянула Ирка.

– Мальчики, вы будете ужинать? – как ни в чем не бывало спросила она: просто удивительно, с какой непосредственностью ей удавалось приспосабливаться к капризам реальности…

Насим позвонил поздним вечером: если бы он заговорил не по-французски, я бы, наверно, не узнал его – такой он был осипший.

– Насилу вырвался, – сообщил Насим и надолго закашлялся.

– Ты заболел? – озабоченно спросил я.

– Ерунда… Это все тропики. Какая-то местная лихорадка.

– Где ты?