— Сказать священнику, что один из его прихожан умер, пусть сделает запись о смерти, — отвечал Франсуа. — Таков мой долг, и я обязан исполнить его, прежде чем отдыхать.

С этими словами он поспешно зашагал прочь. Габриэль едва не задрожал от злости на себя, когда обнаружил, что, едва отец повернулся к нему спиной, ему стало легче дышать, словно страшная тяжесть, давившая на его разум и тело, несколько убавилась. Какими бы ужасными ни были его мысли, все же к нему вернулась способность думать, а это само по себе было переменой к лучшему. Походило ли поведение его отца на поведение человека ни в чем не повинного? Неужели путаный отказ старика от собственных слов утром, в присутствии сына, можно считать более правдоподобным, чем обстоятельное признание, которое он сделал ночью, наедине с внуком? Вот какие страшные вопросы задавал себе сейчас Габриэль, невольно воздерживаясь от ответов. И все же эти сомнения должны быть развеяны — рано или поздно, любой ценой, пусть даже от разгадки этой тайны целиком и полностью зависит его будущая жизнь!

Был ли способ немедленно разгадать ее? Да, и только один — сейчас же, пока отца нет дома, пойти и посмотреть, что лежит там, в пещере под Купеческим столом. Если дед сделал признание, пока был в своем уме, ни убийца, ни его невольный сообщник ни разу после преступления не посещали это место (которое, насколько знал Габриэль, было надежно укрыто от ветра и непогоды), и хотя время наверняка уничтожило тело, кости и волосы жертвы должны были сохраниться и подтвердить истинность рассказа, если то была истина. Когда юноша пришел к этому убеждению, щеки его побелели, и он в нерешительности остановился на полпути от очага к двери. Потом с сомнением посмотрел на тело на кровати, и тут его внезапно захлестнула волна чувств. Габриэля охватило бешеное, лихорадочное нетерпение узнать самое худшее, не медля ни секунды. Перрине он сказал лишь, что скоро вернется, и попросил ее посидеть возле тела в его отсутствие, после чего выбежал из лачуги, не дожидаясь ее ответа, и даже не обернулся, когда закрывал за собой дверь.

К Купеческому столу вели две дороги. Одна, более длинная, вдоль прибрежных утесов, другая — прямиком через пустошь. Однако от второй дороги вскоре отходила еще одна, которая вела в деревню и к церкви. Габриэль испугался, что здесь его заметит отец, и направился по тропе вдоль берега. В одном месте тропа выгибалась в сторону суши, поскольку обходила одно из многочисленных святилищ друидов, которых в тех краях великое множество. Это святилище стояло на холме, и оттуда открывался вид на ту дорогу, которая вела в деревню, на то самое место, где она отходила от поросшего вереском гребня холма, по которому можно было пройти в сторону Купеческого стола. И там Габриэль различил фигуру человека, стоявшего спиной к берегу.

Человек был очень далеко, и Габриэль не мог сказать точно, кто это, однако он сильно напоминал Франсуа Сарзо — и нельзя было исключать, что это он и есть. Так или иначе, человек явно не мог решить, куда направиться. Когда он двинулся вперед, то поначалу сделал несколько шагов к Купеческому столу, но затем свернул к домам и церкви в отдалении. Дважды он передумывал и во второй раз простоял на развилке довольно долго, но потом, по всей видимости, решил идти в деревню.

Габриэль невольно задержался среди камней на несколько минут, но затем оставил свой наблюдательный пост и двинулся к цели. Вдруг тот человек — действительно его отец? Если да, почему Франсуа Сарзо решил отправиться в деревню, где у него было дело, лишь после двух тщетных попыток двинуться совсем в другую сторону — к Купеческому столу? Хотел ли он попасть туда? Расслышал ли он это название в предсмертных словах старика? И быть может, ему не хватило храбрости замести все следы преступления, убрав… Последний вопрос был настолько ужасен, что Габриэль не смог закончить мысль, испуганно прогнал ее прочь и двинулся дальше.

Он дошел до величественного капища друидов, не встретив по пути ни одной живой души. Солнце вставало, и черные грозовые тучи над восточным горизонтом стремительно уносились прочь. Волны все еще бились о берег роскошными пенными бурунами, однако буря утихла, оставив по себе лишь бодрящий свежий ветерок. Когда Габриэль поднял голову и увидел, что небеса сулят прекрасный солнечный денек, его пробила дрожь при мысли, на поиски чего он собрался. Зрелище веселого, радостного рассвета никак не подходило к подозрениям в убийстве, отравлявшим сердце Габриэля. Но он понимал, что дело должно быть сделано, и набрался храбрости, чтобы довести его до конца, поскольку не осмеливался возвращаться в лачугу, пока все сомнения не будут развеяны раз и навсегда.

Купеческий стол состоял из двух массивных камней, положенных горизонтально на три других. В бурные времена более полувека назад монументы друидов в Бретани еще не привлекали зевак, и вход в пещеру под камнями, куда в последующие годы частенько заглядывали приезжие, тогда весь зарос шиповником и травой. Едва бросив взгляд на эти густые колючие заросли, Габриэль сразу понял, что сюда уже много лет не заглядывало ни одно живое существо. Он не позволил себе медлить (поскольку опасался, что малейшая задержка положит конец его решимости), и как мог осторожно пробрался сквозь колючки, и опустился на колени у неровной темной щели в земле, которая вела в пещеру под камнями.

Сердце Габриэля бурно колотилось, он едва не перестал дышать, однако заставил себя проползти несколько шагов вглубь пещеры и пошарил рукой по земле вокруг.

И что-то нащупал! От этого у него мурашки побежали по спине, и он с радостью отшвырнул бы свою находку, но совладал с собой и стиснул ее изо всех сил. Пополз обратно, на свежий воздух и солнечный свет. Что это — человеческая кость? Нет! Он поддался обману собственного смертельного ужаса и принял за нее всего лишь сухую ветку!

От такого самообмана Габриэлю стало стыдно, и он хотел было выбросить ветку, прежде чем вернуться в пещеру, но тут ему пришла в голову другая мысль.

Хотя в пещеру сквозь две-три щели между камнями просачивался тусклый свет, дальняя ее часть была совсем темной, и основательно разглядеть, нет ли там чего-нибудь, оказалось невозможно даже ясным солнечным утром. Габриэль заметил это и достал трутницу и спички, которые всегда носил с собой, поскольку курил трубку, подобно всем своим соседям; теперь он решил сделать из ветки факел, чтобы в