– Мой дед умер, а отец зачах. Он еще жив, – поправился Мефистофель, – но поместьем в основном управляет брат. Мне сказали, что будет лучше, если я не стану раздражать отца своими бесполезными мечтаниями, пока он выздоравливает. Мои причуды для шарлатанов и других безродных воров – и больше всего мне следует опасаться уподобиться им, поскольку моя мама родом из Константинополя. Родственников беспокоило, что общество начнет говорить обо мне еще хуже, чем уже говорило.

– Сочувствую. – У меня сжалось сердце. Моя мама была наполовину индианкой и иногда сталкивалась с такими же предрассудками ограниченных людей. – Я знаю, каково ждать одобрения родителей, даже если это последнее, чего ты хочешь.

Мефистофель потер маску, но не снял ее.

– Да, что ж… – немного хрипло продолжил он. – Теперь вы видите, почему этот перстень так важен для меня. Может быть, семья во мне разочаровалась, но я еще не готов отказаться от нее. Мой дед настаивал, чтобы после его смерти перстень достался мне, и это последняя ниточка, связывающая меня с ним.

Я непроизвольно поднесла руку к своему медальону в форме сердца. Если бы с маминым кулоном что-то случилось, я бы сошла с ума. Я вспомнила, как загорелись глаза Мефистофеля, когда Томас достал перстень. На его месте я бы душила вора, пока он его не вернет.

– Почему вы никому не сказали, что у вас пропало семейное кольцо?

Он улыбнулся, но улыбка получилась скорее злой, чем любезной.

– Я не хочу, чтобы кто-то узнал мое настоящее имя. Неизвестно, до какого шантажа дойдет, если оно откроется. Артисты карнавала замечательные, но они также практичны. Им нужны деньги, и они зарабатывают их как только могут.

– Значит, вы считаете, что перстень украл Цзянь или Андреас?

– Я не знаю, кто его украл. Они все мне дороги, но я понятия не имею, насколько глубоки их собственные шрамы.

– Это ужасно.

– Такова жизнь, моя дорогая. – Он дернул плечом. – Они отбросы общества, или так называемые – выродки. Когда это вбито в тебя другими, начинаешь заботиться только о себе и жить по собственным правилам. Кому можно доверять, когда весь мир так яростно настроен против тебя? И из-за чего? Потому что мы выбираем жизнь по своим правилам? Потому что юная девушка предпочтет покрыть себя татуировками вместо шелка? Или потому, что человеку больше нравится глотать огонь, чем чистить переулки Ист-Энда? – Он стиснул кулаки. – Я не могу ни винить их за то, что они кусают руку, которая их кормит, ни игнорировать тот факт, что общество пинало их, пока они не научились давать сдачи любому, кто посмеет приблизиться. Мы можем объединиться, но при этом всегда будем по отдельности. Пока что карнавал их дом, но для некоторых не навечно. Всегда есть более великая мечта или цель покрупнее. Такова цена мечты без границ. Это темная сторона шоу-бизнеса.

Я вспомнила одно конкретное представление.

– Как Гудини?

Мефистофель подобрал сдувшийся шар и выбросил его в мусорную корзину.

– Как он. Как Цзянь. Как Аниша. Андреас. Касси. И даже Себастьян. Мы вместе – братья и сестры – в этом безумии, но лишь на время. Мне не доставляет удовольствия считать их ворами, негодяями или даже убийцами, как вы могли бы подумать, особенно когда многие именно так о них думают. Но факт остается фактом: я не обладаю роскошью сбросить хоть кого-то из них со счетов. Хотя я более склонен верить, что это кто-то не из моей труппы. Я мало знаю о капитане, но он… Я не уверен. Похоже, он жаждет славы. Не знаю, зачем ему мой перстень или зачем ему убивать своих пассажиров, но и не скажу, что он его не воровал или не убивал этих людей. Или не заставил одного из членов экипажа сделать это за него. Возможно, он мечтает о собственном судне. За мой перстень можно выручить неплохие деньги. И если он в итоге «спасет положение» и найдет «настоящего» убийцу, что ж, тогда его назовут героем, не правда ли?

– Я думала, что мечты – это хорошо, – сказала я, возвращаясь к началу нашего разговора.

– Да, но нельзя забывать, что и кошмары часто начинаются с мечты.

– Если эта мечта стала таким бременем, почему бы не бросить ее? Вы же можете уйти. Уверена, ваша семья с радостью примет вас обратно.

Он грустно улыбнулся, и я подумала, что, возможно, это самое искреннее проявление чувств, которое я видела у иллюзиониста.

– Если бы все было так просто. Помогая другим освободиться, в последний момент вдруг понимаешь, что оказался в клетке, которую сам же и создал. Но уже поздно: шоу стало самостоятельной легендой, и ты бессилен против этих решеток, поэтому подчиняешься своему искусству и, зная цену, позволяешь миру поглотить тебя. Каждое представление отбирает еще одну частицу души.

– Звучит… мило. Но вам до сих пор нравится?

– Мисс Уодсворт, вы хотите, чтобы я снял маску перед вами? Хотите правду, тогда извольте. – Он шагнул ко мне, но я не попятилась. – Ты одновременно и любишь, и ненавидишь его, этого ненасытного зверя, который кормится до тех пор, пока не истощит тебя, и даже не думает что-то отдавать взамен. Но ты не можешь его винить, ты понимаешь его эгоизм, ведь и сам когда-то был эгоистом. Поэтому ты его оправдываешь, лелеешь, любишь, ублажаешь, превращая в огромное чудовище, которое никогда не удовлетворится тем, что ты даешь. Ты должен либо покончить с ним – с риском для себя, – либо продолжать, пока не упадет последний занавес и не придет время выходить на поклон.

По моей щеке скатилась слеза.

– Мефистофель, это очень печально.

– Такова природа шоу: на самом деле оно никогда не заканчивается, только дремлет, а потом просыпается и начинает сначала. Вы видели артистов. – Он показал на дверь. – Они везде чужие. У них нет иного дома, лишь огни рампы и полосатые шатры. Их дом – шоу. И мы не можем его бросить, мы слишком многим ему обязаны.

– Вы все так считаете?

– Глотательница огня? Мечник? Джентльмен, который каждый вечер рискует утонуть?.. Вы верите, что их примут в кругах, где вы вращаетесь? – Он покачал головой. – Общество презирало их, вытеснило в шоу уродов и диковинок, и теперь аплодирует им только из-за очарования бархатного занавеса, из-за привлекательности магии и мистики. Если они встретят тех же самых артистов на улице, то не будут столь же любезными или доброжелательными. Такова грустная правда: мы живем в мире, где различия не допускаются. И пока времена не изменятся, мисс Уодсворт, я буду предоставлять кров отщепенцам и отверженным, даже если это значит отдавать частички души этому голодному, ненасытному зверю, которого мистер Барнум назвал шоу-бизнесом.

Я не знала, что сказать. Для Мефистофеля на карту было поставлено гораздо больше, чем я думала, каждый в карнавале мог потерять очень многое. Они были семьей отверженных душ, неприкаянных до тех пор, пока не нашли дом друг в друге. Они будут раздавлены, если один из них окажется чудовищем. Именно от них они так отчаянно оберегали свою реальность, избранную ими семью, где они воплощали мечты, а очутились в кошмаре. В груди заболело. Я не хотела разбивать их сердца, но не могла закрывать глаза на преступления.