выбрали? – спросил Атлас. Как учтиво, как изысканно. Офигенно культурно и скучно.

– Воздействие клинической депрессии на телепатические специализации, – весело ответил Каллум, будто лопнула помидорка-черри. Такое звонкое короткое «чпок!».

– А, – слабо улыбнулся Атлас. – Боюсь, эту дорожку истоптали вдоль и поперек.

– Ну, я подумал, что можно рассмотреть не учтенные прежде факторы. Посттравматический стресс. Вина выжившего.

Каллум упивался сдержанностью Атласа и его молчанием. Терпение Хранителя напоминало растянутую до прозрачности ириску.

– Я эмпат, вот и задумался, – рассуждал вслух Каллум, – где проходит грань между душевной болезнью и эмоциональной реальностью. В этом определенно есть ценность. Некая… нехоженая тропа, говоря вашим же языком.

Каллум сам не понимал, что он такое несет, потому что толком не врубился в тему. Хотя, похоже, очень зря. Париса же читает сраного Юнга. Так ли далеки манипуляции эмоциями от телепатии и здоровья души? Чем дольше Каллум размышлял над этим, тем больше абсурдного смысла обретал его прикол. Зачем Каллуму изучать химию мозга? Так ведь ее он, в конце концов, и меняет. Что есть чувства, как не гормоны и слабость, ложная работа ума?

– Очень хорошая тема, мистер Нова, – сказал Атлас. К несчастью, он пришел к тому же умозаключению, что и Каллум. Либо же Каллум, который успел опрокинуть бокальчик вина (а если точнее, графин), позволил себе расслабиться и не сумел скрыть своего непреднамеренного набега на местные схоластические резервы. – Однако я бы, пожалуй, не стал ограничиваться, – сухо посоветовал Атлас, – только телепатическими специализациями.

– Возможно. – Гм, как же некстати Каллум проникся искренним интересом к выбранной теме, тогда как изначально намеревался просто порыться в прошлом Атласа Блэйкли и накопать там побольше скелетов в шкафу. – И все же, – сказал он, не собираясь пока бросать игру, – думаю, вы поймете, почему в качестве объекта опытов я выбрал вас.

Атлас сдержанно улыбнулся.

– Как это лестно.

– Так вас угнетает это время года? – снова спросил Каллум, указывая через окно на припорошенные снегом садовые тропинки.

– В период межсезонья я и правда подвержен определенного рода расстройству. Как и многие.

– Нет, я о другом.

Атлас помолчал.

– Это очень интересно, – заметил Каллум. – Ваше чувство ответственности.

Атлас не ответил.

– Я все думал, – сменил тогда тему Каллум, – с какой стати вообще хранить преданность чему-то откровенно бездушному?

Атлас по-прежнему молчал.

– Убийство, – пояснил Каллум, опираясь на стол, чтобы лучше видеть Атласа. – Отчего-то никто не спросит меня, совершил бы я его или нет, убил бы одного из них. Просто предполагают, что да, и всё тут.

– Не без причины, – негромко напомнил Атлас.

– Да, это верно. Вот почему вы презираете меня, само мое существование. – Скорее всего, Атлас имел в виду медита, от которого Каллум избавился во время штурма особняка в первую же ночь. Или же намекал на прошлогоднюю дуэль умов между ним и Парисой. Намекать Атлас мог вообще на что угодно; Каллум никогда не строил из себя невинность, однако мягкий привкус шардоне, которым отдавало чувство морального превосходства собеседника, не пропустил. – Но, мне кажется, кровь на моих руках – пустяк.

– Так ли это, мистер Нова?

– С вами мне точно не тягаться.

Казалось, что вот сейчас-то Атлас захочет выяснить с ним отношения. Причинить боль, поглумиться. Ему хотелось, и они оба это знали. Атлас готов был дать волю первобытным инстинктам и наказать Каллума, поставить его на место.

А Каллум был вовсе и не прочь. Какое унижение: все, что он когда-то наговорил Тристану, можно было с полным правом сказать и о нем. Это Тристан должен был наказывать Каллума, презирать его и каждую свободную минуту планировать его смерть. Но Тристан рос, процветал, распускался яркими бутонами и двигался дальше.

Когда в последний раз Тристан вспоминал Каллума? Или желал всех бед ему и всему его роду? Недели назад, если не месяцы – и в этом, как ни странно, вина Атласа. По крайней мере, его винил Каллум. Он был уверен, что задолжал Атласу Блэйкли толику страдания.

– У всякого злодея своя история происхождения, – ответил наконец на издевки Атлас. – Моя тебя разочаровала?

– Ни капельки. – Это было правдой и потому разочаровывало вдвойне. – Все ваши поступки были ужасно иррациональны. Ума не приложу, как вы еще живы.

– Сам удивляюсь, – сказал Атлас, собравший вещи и покинувший комнату.

Возможно, будь Каллум трезвее, он бы его остановил. Но тогда у него не вышло, а сейчас пришла пора бала, а вместе с ней – возможность для Каллума, несмотря на приглашение-неприглашение, заняться любимым делом, стать душой вечеринки.

«Подумать только, – размышлял он, надевая лучший костюм и глядя на себя в зеркало, – какие вещи можно было бы сотворить с эмоциями Атласа Блэйкли». Каллум никому не рассказал о том, что вычитал в его личном деле, потому что так и не нашел себе подельника, от которого не хотелось бы утопиться в озере. Париса слишком самодовольна, Рэйна уязвима, Нико – слишком Нико. Но что, если бы все узнали то, что знает он? Поняли бы они подлинную глубину грехов Хранителя?

Каллум сложил и убрал в карман пиджака шелковый шарфик матери и покачал головой.

Такую вину поймет и лишенный дара эмпатии. Каждый божий день Атлас Блэйкли позволял управлять собой некой травме, и Каллуму оставалось только выяснить причину.

Он вышел из своей комнаты, осмотрев по пути запертые двери, и направился к галерее. Стояла пора праздников смертных, хотя Общество избегало кричащего убранства, предпочитая обычную мрачную гамму и делая исключение только для света.

С балюстрады прекрасно было видно, как в особняк быстро прибывает пестрая толпа обычных подозреваемых: политики, филантропы, выдающиеся медиты всех мастей. Было неясно, все ли они состоят в Обществе. Скорее всего нет, решил про себя Каллум, но те, кто точно состоял, заметно отличались от прочих. Они не разглядывали дом и ничем не восхищались, будто из опасений, что стропила и половицы еще слишком хорошо их помнят.

Из жилого крыла Каллум вышел с опозданием, как поступил бы на его месте любой разумный человек, и увидел, что Париса повела себя точно так же. Она надела очередное шелковое платье, облегавшее фигуру и струившееся по ней словно лоснящиеся ручьи. Только на этот раз обычному черному цвету Париса предпочла ослепительный блеск расплавленного золота. Каллум перехватил ее на лестнице, где она стояла в ожидании подходящего момента, чтобы показаться на людях. Остальные если и собирались прийти, то либо уже успели смешаться с толпой внизу, либо совсем уж неприлично опаздывали.

Коротко взглянув на Каллума, Париса отбросила пришедшую в голову мысль: то ли о том, как он хорош, то ли о том, что ему лучше сдохнуть. Или же и то и другое