И куда что делось? Она всё чаще, по дороге на работу, забившись в самый угол вагона метро, создав хоть иллюзию уединения, и дома, рухнув на любимый табурет и распечатав очередную пачку сигарет, задумывалась, что же с ней происходит? Куда несётся, а вернее, уже плетётся её поезд, который когда-то был скоростным локомотивом, сметающим всё на своём пути? Поступление в мед, учёба, практика, работа, о которой она так мечтала. Ординатура по эндокринным болезням, давшаяся ей с таким трудом, дополнительная специализация в пульмонологии. И на всё же хватало и сил, и характера. Где недоставало мозгов, там брала усидчивостью, упорством.

Квартира эта, пусть и съёмная, тоже её личное достижение. Попробуй сними жильё в Москве на зарплату молодого врача. Но сняла же, нашла, договорилась. И платила день в день и за квартиру, и за коммуналку, и хозяйка была ею невероятно довольна.

Всё время казалось, что впереди что-то хорошее, важное. Поступить, потом выучиться, попасть в нужную ординатуру, закончить, закрепиться в госпитале. Потом мечтала стать штатным врачом отделения. И это тоже удалось, два года назад. Ещё год переживала, что пожилые пациенты не воспринимали её всерьёз, по-прежнему считали помощницей доктора, просили позвать кого-нибудь постарше, когда она к ним подходила. Но набралась опыта, а заодно обзавелась тенями под глазами и первыми, хотя пока только ей заметными складками на верхних веках, и просьбы прекратились, авторитет подрос.

Дальше надо бы подавать на категорию, а может, и о диссертации подумать. Или о стажировке где-нибудь за границей, благо возможностей сейчас миллион, только деньги плати. Её и начальство поддерживало, заинтересованное в перспективном специалисте. И даже накопления кое-какие имелись, Сашка умудрялась всегда откладывать, не тратить лишнего. Но запал вдруг кончился.

Нет, не вдруг, конечно. Он иссякал постепенно, просто Сашка считала, что это временно, списывала нежелание делать что-либо сначала на зимнюю депрессию, потом на весенний авитаминоз, летнюю изматывающую жару, осеннюю хандру… А когда круг замкнулся, поняла, что ей элементарно надоело. Всё надоело. Стылая темень за окном, грязное метро, нахрапистые, бесцеремонные люди, населявшие её «сказочную» Москву. Даже любимая работа перестала приносить удовольствие, превратившись в рутину. К тому же, её карьерный рост имел некоторые неприятные последствия.

За Сашкой в отделении закрепилась репутация внимательнейшего и терпеливейшего доктора, выдерживающего даже самых противных, находящихся в глубоком маразме стариков. Она могла найти общий язык с ветераном войны, который поминутно терял слуховой аппарат и подозревал, что нянечки воруют у него половину порции, пока несут тарелки из столовой в его палату. На звуки очередного скандала спешила именно Сашка, и ей удавалось угомонить ветерана в считаные минуты, найти его слуховой аппарат, утешить пачкой печенья без сахара из собственных запасов, пообещать наказать нянечку. Младший медперсонал посмеивался над странной докторшей, выполнявшей не свои обязанности, за глаза называл сестрой милосердия. А вот заведующий отделением сделал другие выводы.

Сашку стали всё чаще и чаще отправлять к вип-пациентам, коими в военном госпитале были действующие полковники и генералы. Люди не такие пожилые, как ветераны войны, маразмом не страдающие, зато страдающие манией величия. Возле них обычно собиралась вся королевская рать, то есть все врачи отделения, облечённые категориями и степенями. Но консилиум ставил диагноз, делал назначения, оказывал все необходимые почести расхворавшемуся генеральскому организму, и расходился. А «вести» пациента оставляли Сашку, зная, что та стерпит любые, порой хамские выходки пациента.

Вот только терпение и благожелательность Сашки распространялись исключительно на стариков. А вполне ещё дееспособные самовлюблённые засранцы со звёздами на погонах её порядком раздражали. Клятву Гиппократа, конечно, никто не отменял, да и подставлять любимое, когда-то пригревшее её начальство, не хотелось. Но терпения и выдержки эта категория пациентов требовала от неё немалого, опустошая эмоционально так, как удавалось прежде только одному человеку. Кстати, о нём.

Всеволод Алексеевич. Первопричина всего, начиная от мечты о мединституте и заканчивая переездом в Москву, генератор её хорошего настроения и положительных эмоций, спасение от серых будней, безотказно работающее с детства. Источник её проблем и грустных мыслей сегодня.

Когда произошло это нечудесное превращение? В какой момент имя Туманова поменяло для неё окраску с плюса на минус? После съемок той передачи, где он включался как лампочка вместе с камерой и вместе с нею же гас? После того концерта памяти друга, на который он не приехал? Или после встречи с Тоней?

Сашка сама не могла точно определить. Да и какая разница? Случайные события, неприятные факты и её собственные впечатления накапливались, если не замещая всё то хорошее, что когда-то было, то изрядно его тесня.

Тоня, безусловно, сыграла немалую роль. Чем прочнее становилась их дружба, чем чаще случались встречи на Сашкиной кухне или в каком-нибудь третьеразрядном кафе, чем дольше длились разговоры и чем крепче были напитки, их сопровождавшие, тем больше неприятной правды о Туманове всплывало, начиная с истории самой Тони и заканчивая подробностями о Всеволоде Алексеевиче в быту и за кулисами, которые Сашка предпочла бы не знать. Поначалу она не верила, не воспринимала всерьёз, делила услышанное как минимум на два. Но Тоня приносила билеты на концерты, иногда проводила Сашку за кулисы, где она видела «другого» Туманова своими глазами. Да и в историю Тони не верить стало сложно после того, как однажды она встретилась с Кириллом.

Сашка не знала про него ровным счётом ничего, даже не подозревала о его существовании. Тоня просто пришла вместе с ним на ВДНХ, где они с Сашкой условились погулять в выходные.

— Это Кирюшка, — представила она светловолосого мальчишку, обнимающего скейтборд. — Мой сынок. Увязался со мной, говорит, тут на скейте здорово кататься. Я думаю, он нам не помешает?

Сашка дар речи потеряла. И не потому, что Тоня никогда раньше не говорила, что у неё есть ребёнок. А потому, что на Сашку, улыбаясь и демонстрируя отсутствие передних зубов, смотрел Всеволод Алексеевич примерно так пятидесятилетней давности. Слишком хорошо она когда-то изучила его детские фотографии, чтобы не заметить очевидного сходства.

— Ну иди, катайся. — Тоня махнула рукой в сторону площадки, где кружилась пацанва на скейтах, роликах и даже вошедших снова в моду самокатах.

Мальчишка радостно кивнул и усвистел в ту же минуту. Сашка продолжала молчать. Задавать вопросы было бы слишком бестактно.

— Похож, да? — усмехнулась Тоня.

— Копия.

— Он сейчас с моей мамой живёт, школа же началась. На каникулы вот забираю. А раньше мотался со мной на все гастроли. Сын полка, можно сказать, то есть дитя кулис.

— То есть