— Ага, — сказал Горлогориус. — Чем ущербнее раса, тем больше колец она получила в качестве компенсации.

— Ты не любишь людей, — заметил Мэнни.

— Не люблю, — сказал Горлогориус.

— Это странно, если учесть, что ты один из них.

— Я — не человек, — сказал Горлогориус. — Я — волшебник, венец эволюции, вершина пищевой цепочки. Я не люблю людей, но не вижу в этом никакой катастрофы. Я также не люблю гномов, не люблю эльфов, не люблю орков, троллей, и гоблинов я тоже не люблю. Я и тебя не люблю, Мэнни, и не собираюсь этого скрывать. Единственная положительная эмоция, которую способны вызвать у меня другие разумные существа, это уважение. Я уважаю тебя, Мэнни, уважаю многих своих коллег по гильдии, уважаю некоторых из своих врагов, тех, которые этого заслуживают. Уважение рационально и мотивированно, оно всегда основывается на реальных фактах, личных или профессиональных качествах людей и их поступках. Любовь же не имеет под собой никакого фундамента, и потому она неприемлема для человека, стоящего на моей ступени разумности.

— Это жестко, — заметил Мэнни.

— Зато правда, — сказал Горлогориус. — Любовь ошибочно принято считать могучей созидательной силой, но она не имеет ничего общего с инстинктом продолжения рода. Даже самый романтично настроенный человек не признает за орками способности любить, что не мешает оркам размножаться не менее успешно, чем это делают люди. Любовь — это болезнь, и она поражает слабых.

— Хорошо, что никто, кроме меня, не слышит твоих рассуждений, — сказал Мэнни. — Людей, произносящих такие речи, принято закидывать гнилыми яблоками и тухлыми яйцами, и это в лучшем случае. Потом у этой медали есть обратная сторона. Тебя ведь тоже никто не любит.

— Очень хорошо. Я не хочу быть объектом чьей-то эмоциональной нестабильности. И если ты не против, то я хотел бы вернуться к тому, с чего мы начали, и услышать, какие у тебя есть вопросы по дизайну кольца.

— Больно он простенький, — сказал Мэнни. — Другие кольца с наворотами, с камнями там и прочими финтифлюшками, а это — вообще без ничего. Одна только надпись, которую большую часть времени и не видно.

— На обручальное похоже, — сказал Горлогориус.

— Вот именно, — сказал Мэнни. — Что Саурон хотел сказать этим кольцом, похожим на обручальное?

— Что он верит в брак, — сказал Горлогориус. — Или что хорошее слово «браком» не назовут. А может быть, это был план, рассчитанный на долгосрочную перспективу, и подобным дизайном Саурон хотел дискредитировать саму идею брака в веках.

— Правды мы уже все равно не узнаем, — сказал Мэнни. — Саурона замочат, а даже если бы и не замочили, то вряд ли бы он стал что-то кому-то объяснять.

— А я бы с ним поговорил, — сказал Горлогориус. — Только как это сделать, когда твой собеседник представлен в реальном мире одним только глазом?

— И что бы ты ему сказал? — полюбопытствовал Мэнни.

— Мне нравится его стиль, — сказал Горлогориус. — Конечно, он темный, злобный, коварный и неоправданно жестокий, но стиль его мне все равно нравится. Он вызывает уважение. Воспылав желанием установить мировое господство, Саурон выбрал самый рациональный способ достижения результата и создал нечто, что позволяло бы ему контролировать уже имеющиеся в его мире могучие силы. Одним ударом он получал в свои руки мощь и отбирал ее у своих врагов. Это же чистое айкидо. Еще мне нравится его упорство. Его убили, а он воскрес. Не думаю, что на его месте я поступил бы так же. Неплох также подбор союзников — бессмертные назгулы, могущественный Саруман, орки, имеющие численное превосходство над другими расами Средиземья.

— Но в итоге он все равно проиграл, — напомнил Мэнни.

— Верно, — сказал Горлогориус. — Против законов вселенной не попрешь.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Мэнни. — Что за законы?

— Вообще-то пока это тайна, — сказал Горлогориус. — Я собирался обнародовать свой доклад на очередном съезде гильдии, но раз уж мы заговорили об этом, то я тебе расскажу. Только ты мне пообещай, что об услышанном распространяться не будешь.

— Зуб даю, — сказал Мэнни.

— Я провел фундаментальные исследования и перелопатил информацию по огромному количеству миров нашей множественной вселенной, — сказал Горлогориус. — И вывел основной закон. У меня еще нет точной формулировки, но общий смысл сводится к тому, что в нашей вселенной добро всегда побеждает зло.

— Да ну? — удивился Мэнни.

— В длительной перспективе, — сказал Горлогориус. — Рано или поздно, но зло обязательно проигрывает. Не всегда окончательно, но всегда с треском. Не нокаутом, так по очкам.

— И что из этого следует? Зачем ты вообще проводишь такие исследования?

— Я пытаюсь создать психологический портрет Создателя, — сказал Горлогориус. — Из открытого мною закона следует, что он является добрым и, возможно, немного наивным существом.

— Практическое применение у твоего закона есть?

— Нет, — сказал Горлогориус. — То, что я называю длительной перспективой, может превышать срок жизни одного конкретно взятого волшебника, пусть даже этим волшебником буду я, и в этой жизни ничто не предрешено заранее. Но мне приятно сознавать, что я нахожусь на стороне правого дела, и оно все равно победит. Рано или поздно.

— Должно быть, это согревает тебя долгими зимними вечерами, — заметил Мэнни.

— Это и еще немного хорошего коньяка, — сказал Горлогориус.

В той климатической зоне, где могущественный маг разместил свою башню, с технической точки зрения зимы вообще не было.

Прошло уже три дня с момента трагической гибели Боромира. Все эти три дня заметно поредевший отряд двигался практически без остановки. Ели на ходу, а про сон вообще пришлось забыть. Арагорн гнал и гнал их вперед, опасаясь, что весть о смерти Боромира опередит их, Денетор объявит Киллера своим личным врагом и запретит ему вход в Минас-Тирит.

Арагорн знал Денетора, наместника Гондора, не понаслышке. Денетор был умным, жестким и очень амбициозным человеком. История о смерти Боромира от рук орков могла бы обмануть кого угодно, но только не его родного отца.

По странной случайности орки, пленившие Мерина и Пиппина, отступали тем же путем, а потому со стороны могло показаться, что отряд Арагорна преследовал именно их, а не королевские амбиции своего предводителя.

У гнома, привыкшего к тесным и затхлым подземельям, в бескрайних степях Рохана началась агорафобия, и теперь он вообще не снимал шлема с узкой прорезью, утверждая, что шлем сужает его восприятие окружающего пространства. Гарри держался исключительно на заклинании неутомимости и сознании того факта, что единственный в их компании волшебник не должен падать в грязь лицом. Он был уверен, что Гэндальф на его месте бежал бы впереди и задавал темп всему отряду.

Внезапно Леголас остановился и приложил руку козырьком ко лбу, всматриваясь вдаль. Вслед за эльфом притормозили и все остальные.