как моногамия, я все же никогда не соглашусь с мнением, будто бы мужчина и женщина обладают в любви равными правами: таковых не существует. Это означает, что мужчина и женщина понимают под любовью что-то свое, – одним из условий любви разных полов является уверенность каждого пола в том, что другой пол обладает иным чувством любви, иным понятием «любовь». То, что женщина понимает под любовью, – достаточно ясно: для нее это полная отдача (не только готовность отдаться), всем телом, всей душой, безоглядно, безоговорочно, она сгорает от стыда и ужаса от одной только мысли, что такая преданность может столкнуться с какими-то ограничениями и оговорками. Как раз это всякое отсутствие ограничительных условий превращает любовь женщины в настоящую веру: иной веры у женщины нет. Мужчина, который любит женщину, хочет от нее именно этой любви, и, следовательно, его менее всего беспокоит, что думает о любви женщина, хотя, конечно, можно допустить, что встречаются и такие мужчины, которым, в свою очередь, не чуждо стремление к полной самоотдаче, но тогда это уже не мужчины. Мужчина, который любит так, как любит женщина, превращается тем самым в раба, женщина, которая любит так, как должна любить женщина, превращается тем самым в еще более совершенную женщину… Страсть женщины в своем безоговорочном отказе от собственных прав предполагает как раз отсутствие у другой стороны подобных высоких устремлений, такой готовности отказаться от своих прав: ведь если обе стороны, движимые любовью, откажутся от самих себя, что же тогда получится, – я даже не знаю что – пустота? Женщина хочет, чтобы ею обладали, считали собственностью, она хочет стать неотъемлемой частью понятия «собственность», «владение» – и, следовательно, она хочет, чтобы был некто, кто берет, – и не пристало ему раздавать, растрачивать себя, наоборот, надо непременно приумножить это его сокровище, стараясь вдохнуть в него как можно больше силы, счастья, веры, для чего она и жертвует собою. Женщина отдает себя без остатка, мужчина – принимает дар, – я думаю, это естественное противоположение не изменить никакими общественными договорами, никакими благими намерениями утвердить справедливость: хотя вполне понятно нежелание мириться с жестокостью, непостижимостью, аморальностью этого противостояния, уже давно всем намозолившего глаза. Но любовь, существующая в нашем представлении как нечто целостное, величественное, всеобъемлющее, – есть сама природа, и как природа она всегда была и будет чем-то «безнравственным». Преданность, таким образом, является неотъемлемой частью женской любви, она вытекает уже из ее сущностного определения; у мужчины она вполне может возникнуть как следствие его любви и проявиться, скажем, в виде благодарности или повышенной благорасположенности и так называемом избирательном сродстве душ, но она не затрагивает сущность его любви – связь в данном случае столь эфемерна, что можно было бы с полным правом утверждать существование некоей изначальной противопоставленности любви и верности и у мужчины, присущей ему от природы: в его любви преобладает желание обладать, а не самопожертвование и самоотдача; но это самое желание обладать иссякает всякий раз в момент удовлетворения… И в самом деле, именно неутолимая жажда обладания, присущая мужчине, который все боится недополучить причитающегося ему добра и потому очень редко и неохотно признается в том, что его притязания на «обладание» вполне удовлетворены, – именно она поддерживает любовь в мужчине; и оттого-то она вполне еще может возрасти, даже уже после того, как женщина отдаст ему себя целиком и полностью, – ему нелегко привыкнуть к мысли, что получил все сполна и женщине нечего больше отдать.

364

Советы отшельника. Искусство обхождения с людьми, по существу, есть не что иное, как умение (выработанное усердными занятиями) спокойно принимать и поглощать еду, качество которой не вызывает никакого доверия. Конечно, голодному, что ни дай, все хорошо, голод – не тетка («самое дурное общество не лишает тебя чувств», как говорит Мефистофель); но почему-то чувство голода не возникает по заказу! А ведь так трудно переваривать ближних! Правило первое: нужно собраться с мужеством, как перед лицом беды, и смело взяться за дело, умиляясь собственной храбрости, – преодолеть отвращение, стиснув зубы, и подавить подкатывающую тошноту. Правило второе: необходимо «улучшать» своего ближнего, к примеру беспрестанно хвалить его, так чтобы он уже себя забыл от счастья; или ухватить за кончик какое-нибудь его хорошее или интересное качество и тянуть до тех пор, пока не вытянется вся добродетель, в складках которой можно запрятать своего ближнего. Правило третье: самогипноз. Взять объект общения и начать смотреть на него не отрываясь, как на какую-нибудь стеклянную пуговицу, до тех пор пока не исчезнут такие чувства, как удовольствие и неудовольствие, и незаметно не наступит состояние сна, оцепенения, покоя: старинное домашнее средство, незаменимое в семейной жизни и в дружеском общении, – как говорят, оно надежно, эффективно, хотя наукой еще не обосновано. Его расхожее название – терпение.

365

Еще несколько советов отшельника. И мы общаемся с людьми – и так же скромно облачаемся в одежды, по которым (отождествляя с ними) нас узнают и, соответственно, оказывают внимание и домогаются благосклонности, и отправляемся в таком виде в общество, то есть туда, где есть такие же переодетые люди, хотя они не желают так называться; и мы ни в чем не отстаем от умных масок, и всякому любопытству, которое проявляет неуемный интерес к чему-нибудь еще, кроме нашей «одежды», мы вежливо указываем на дверь. Но есть еще множество других способов и мелких хитростей, при помощи которых гораздо легче вращаться среди людей, так сказать «общаться» с ними: к примеру, можно предстать привидением – это особенно рекомендуется в тех случаях, если надобно поскорее отвязаться от них и нагнать побольше страху. Вариант первый: нас хотят поймать, но не могут – это пугает. Вариант второй: мы проходим сквозь запертую дверь. Или: появляемся в полной темноте. Или: после нашей смерти. Покойники par excellence большие мастера по этой части. («А что вы думаете? – воскликнул однажды в негодовании такой homo post humus[50]. – Чего бы ради мы стали бы терпеть всю эту гадость, весь этот холод, могильную тишину, все это подземное, сокрытое от глаз людских, безмолвное, неведомое миру одиночество, именуемое у нас жизнью, хотя оно с тем же успехом могло бы называться смертью, – разве мы стали бы все это терпеть, если бы не знали, что нас ждет, – что только после смерти для нас начнется наша настоящая жизнь, только тогда мы оживем, да еще как оживем! Мы – homo post humus!»)

366

Мысли, навеянные ученой книгой. Мы не принадлежим к числу тех людей, у которых потребность мыслить возникает лишь от соприкосновения с книгами, от непосредственного чтения. Мы же привыкли думать на природе, когда можно