Я отметил в разговоре с Трумэном, что такой подход к делу рождает надежду на восстановление равновесия сил в Европе. «Это равновесие, — сказал я президенту, — нарушено, поскольку с согласия Америки и Великобритании восточноевропейские и балканские страны вынуждены были стать сателлитами СССР. Если эти государства разделят со своим «покровителем» угрозу в связи с возрождением сильной и опасной Германии, их силой навязанное подчинение политике Москвы будет таить в себе весьма большую опасность. Если же, напротив, они убедятся, что германской угрозы больше не существует, у них появится возможность отстаивать внутри советского лагеря собственные национальные интересы. В результате между вассалами и их сюзереном возникнут противоречия, которые отвлекут Кремль от воинственных планов тем более, что и сама Россия внутренне будет менее настроена пускаться в авантюры. Предлагаемая структура государственного устройства Германии не только успокоит ее соседей, но и пойдет на пользу ей самой, ибо подлинно федеральный строй послужит для Германии уникальным шансом убедить Советы вернуть ей Пруссию и Саксонию. Путь, который Франция предлагает для прежнего Рейха, является единственным, способным объединить Европу.

Как итог нашего обмена мнениями по германскому вопросу и дополнительных переговоров между Бирнсом и Бидо было уговорено, что на совещании в Лондоне американская делегация будет рекомендовать ее участникам принять наши предложения во внимание. Не предопределяя решения о статусе Рура, мы договорились о незамедлительном создании для рассмотрения проблемы рурского бассейна совместной франко-англо-американской комиссии. Ей надлежало восстановить в кратчайшие сроки добычу угля, значительная часть которого будет поставлена во Францию. Вопрос об оплате предполагалось решить вместе с вопросом о репарациях. Американская сторона заявила, что не будет возражать против мер, которые мы намереваемся принять в отношении Саара. Наконец, моя поездка в Вашингтон послужила поводом для завершения переговоров, длившихся уже в течение долгих месяцев с участием Жана Моннэ, о долгосрочном займе в 650 млн. долларов, который американцы согласились предоставить нам по окончании действия системы ленд-лиза.

Относительно более или менее «колонизированных» стран Азии и Африки, я заявил, что, по моему мнению, наступившая новая эпоха будет отмечена становлением их независимости, хотя этот процесс будет проходить в различных условиях и в разные сроки. Запад должен не только понять это, но и желать этого. Главное, чтобы этот процесс происходил с его участием и не был направлен против него. В противном случае, переход к независимости пока еще нецивилизованных народов и непрочно стоящих на ногах государств может привести к ксенофобии, нищете и анархии. Нетрудно угадать, кто сегодня в мире готов этим воспользоваться.

«Мы, — сказал я американскому президенту, — полны решимости обеспечить свободное самоопределение народов, которые зависят от Франции. Для одних это можно сделать быстрее, для других — медленнее, но решать это будем мы. Самым нежелательным в этой области было бы соперничество западных держав. К несчастью, именно такое положение сложилось на Ближнем Востоке». В этом месте я не преминул сказать о разочаровании, которое вызвала у меня поддержка, оказанная американцами английской политике шантажа. «В конечном итоге, — заявил я, — расплачиваться за подобные ошибки и несправедливые действия придется Западу».

Трумэн согласился со мной, что Вашингтон несколько переусердствовал, поддержав в данном вопросе Великобританию. «Во всяком случае, — сказал он, — что касается Индокитая, то мое правительство не возражает против возвращения в эту страну французских властей и французской армии». Я ответил: «Хотя свои дела Франция решает сама, я с удовлетворением воспринимаю изложенную вами позицию Америки. Индокитай был захвачен врагом. Благодаря победе, в которую вы внесли ни с чем не сравнимый вклад, Франция вернется туда. Мы полны решимости установить там строй, соответствующий желаниям местного населения. Однако и здесь мы сталкиваемся с противоречащими нашим интересам мерами, которые союзники готовы предпринять, не проконсультировавшись с нами».

Я предупредил Трумэна, что мы никогда не согласимся на замену на юге Индокитая японских войск английскими, а на севере — китайскими. А именно это должно было произойти в соответствии с соглашением, заключенным в 1943 Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кайши и подтвержденным на Потсдамской конференции. Нам было также известно, что группа американских уполномоченных, во главе с генералом Ведемейером[110], представителем Соединенных Штатов при китайском командовании, собиралась посетить Тонкин для установления контактов с революционной властью. Подобные акции создавали для нас дополнительные трудности. На это американский президент счел необходимым повторить мне, что со стороны Вашингтона наша деятельность не встретит никаких помех.

Мы расстались добрыми друзьями. Конечно, между нашими государствами полного взаимопонимания и безоговорочного доверия быть не могло. Переговоры в Вашингтоне показали, что, если американцам понадобится, они пойдут своим путем. Но, по крайней мере, мы с Гарри Трумэном откровенно изложили друг другу свои позиции. Американский президент произвел на меня впечатление государственного деятеля, соответствующего занимаемому высокому положению, человека твердого характера, практического склада ума, короче говоря, личности, если и не способной творить чудеса, то, по крайней мере, такой, на которую в трудную минуту можно положиться. Он, со своей стороны, проявил по отношению ко мне крайнюю предупредительность и доброжелательность. Заявления, сделанные им после моего визита, далеко превосходили банальные похвальные слова. В последний день наших встреч он вдруг распахнул двери кабинета, за которыми скрывались два десятка фоторепортеров с аппаратами на изготовку, и неожиданно повесил мне на шею ленту с орденом «За заслуги». Он, видимо, догадывался, что, будучи предупрежденным, я откажусь от любой награды. Наградил он также министра иностранных дел Бидо. В день отъезда американский президент подарил мне от имени Соединенных Штатов великолепный самолет — ДС-4. С тех пор нам никогда не приходилось говорить друг другу колких слов.

Нью-Йорк встретил де Голля и его свиту неистовым проявлением чувств дружбы. Мы прибыли туда из Уэст-Пойнта, где я посетил Военную академию, съездив предварительно в Гайд-парк на могилу Рузвельта. День приезда в Нью-Йорк совпал с воскресеньем и с отменой регламентированной продажи бензина. Все машины покинули места своих стоянок, образовав бескрайние вереницы по бокам стокилометровой трассы и приветствуя нас оглушительным шумом клаксонов. Мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гвардиа[111], излучая чувства радости и дружбы, встретил нас при въезде в город. Вечером, после различных приемов, он повел нас в Центральный парк, где известная певица Мэрией Андерсон должна была исполнить «Марсельезу». Десять пар рук вытолкнули меня на сцену огромного амфитеатра, и я предстал при свете мощных прожекторов взору тысяч американцев, разместившихся на ступенях полусферы. Когда смолк гул приветственных возгласов и певица закончила пение нашего гимна, я взял слово и от всего сердца поблагодарил жителей великого города.