«Я сосредоточился на ложке и сказал ему, чтобы он отвалил, отвел пистолет от своего лица, и он мне такой: „Да какого хрена?“, — а я в ответ: „Иди на хер!“»

Этот обмен любезностями продолжался до тех пор, пока полицейский не вырвал у него из рук ложку и не швырнул ее на землю.

«Это была моя вторая судимость, — посмеялся Макс. — В другой раз меня остановили менты и нашли у меня ложку, немного денег, но не наркотики. Они посадили меня к себе в машину и сказали: „Ну и что нам с тобой делать? Может, отдашь нам деньги и пойдешь восвояси?“ А я им: „Ни фига. Я эти деньги весь день добывал, не отдам“. Они мне: „Да брось, до ночи собираешься с нами кататься?“ В общем, мы ездили весь день, и я их переупрямил. В конце концов они мне сказали: „Да хер с тобой, вали уже“».

Подобно их американским коллегам, российские менты отчитываются об успехах количеством арестов. Чтобы подправить статистику или вытянуть взятку, они подбрасывают улики, а признательные показания добывают с помощью угроз и побоев. Все, что больше семи граммов конопли или полутора граммов героина, считается «значительным размером», и за это можно получить пятнадцать лет — столько же, сколько за убийство. Поговаривают, что некоторые сотрудники полиции обладают сверхъестественными силами, которые позволяют им удвоить или утроить найденное у арестованного количество наркотика, чтобы дожать до заветных цифр (к сожалению, секретом такой суперспособности они ни с кем не делятся). И, хотя по закону они могут обыскивать вас только при свидетелях, по факту это могут оказаться другие грязные копы или просто их приятели. А если вас угораздило быть арестованным не одному, а вместе с друзьями, это уже тянет на организованную преступность. Другими словами, менты могут повязать компанию торчков и заявить, что арестовали чуть ли не Медельинский картель.

Я писал выше, что Америка — страна заключенных, но в России совершенно иной тип полицейского государства, пережиток советской эпохи. Около трети всех зэков в России сидят за наркотики. Проведя несколько лет во чреве чудовища, они выйдут на свободу бесполезными, навсегда выпавшими из трудовой жизни, полностью ассимилировавшимися в тюремную культуру «воров в законе». Неудивительно, что 85 % из них становятся рецидивистами. А благодаря перенаселенности тюрем туберкулез распространяется среди заключенных со скоростью света.

В 1997 году по дороге из университета Макса остановили менты и нашли у него несколько косяков в футляре от аудиокассеты. Его приняли и отправили на анализы к врачу — тот заодно взял тест на ВИЧ, и он оказался положительным.

«Мы тогда не парились по поводу стерильности иголок, — сказал он. — Я решил, ну все, мне осталось жить два-три года. Тогда мы ничего не знали об этой болезни, да и лекарств толком не было. Какое-то время я не мог с этим смириться и никому ничего не рассказывал. Я только мечтал встретить новое тысячелетие и увидеть, каким оно будет».

Однако Макс выжил. Принимая лекарства каждый день, он смог предотвратить развитие СПИДа. Он стал активно участвовать в работе по минимизации вреда, наносимого наркопотребителям, — раздавал бесплатные иглы и периодически ложился на реабилитацию. В конце концов он победил зависимость, когда полиция попыталась надавить на него, чтобы он стучал на приятелей.

«Я решил завязать, во-первых, потому что менты до меня докопались, хотели, чтобы я сдал им одного дилера. Во-вторых, мы брали у таджиков, у которых бывало по десять, по сто граммов. Я знал, что ничем хорошим это не закончится. А потом как-то раз у них было всего пять граммов, и долгое время после этого я больше ни у кого не мог достать. И в-третьих, я влюбился в девчонку, она тоже была наркоманкой, и я подумал, что все может быть иначе, может быть хорошо. Так что все сошлось».

Сегодня Макс работает в Фонде имени Андрея Рылькова и помогает с организацией проекта «Моменты позитива», в рамках которого они выдают клиентам фотоаппараты и просят делать снимки.

«Обычно это что-то совсем простое — кошка или солнечный луч. У проекта две цели. Первая — чтобы наркопотребители сами поняли… когда ты ходишь по этому замкнутому кругу, легко впасть в отчаяние: „Зачем париться? Я все равно ничего не контролирую“. И вторая — устроить выставку и показать людям, что в жизни наркопотребителей есть такие же моменты позитива, как и у всех остальных».

США всегда обвиняют в том, что их война против наркотиков носит расистский характер (и поделом), но в других странах тоже есть неудобные меньшинства, которые нужно держать в узде. В Австралии еще в 1897 году был принят закон о защите аборигенов и ограничении продажи опиума, в котором аборигены были представлены как неспособные принимать самостоятельные решения существа, нуждающиеся в защите от разлагающего влияния цивилизации, что на практике означало: белые «защитники» могут поступать с ними как заблагорассудится. В Европе до Первой мировой войны считалось, что торговлей наркотиками занимаются исключительно евреи. А в 1919 году, задолго до того как Гарри Анслингер начал крестовый поход против марихуаны, представитель Египта в Лиге Наций (предшественнице ООН) заявил, что психиатрические больницы Каира переполнены слетевшими с катушек от конопли лунатиками (в действительности только 2,6 % всех пациентов Аббасидского приюта в Каире в 1920–1921 годы курили траву; зато целых 48 % были алкашами и пьяницами).

Все охотно пинают Америку — до тех пор пока не укажешь им на бревно в их собственном глазу; тогда они отвечают, что не мне их учить — я же ничего не знаю о реальном положении дел. В чем-то они, может, и правы. Так что я купил билеты на самолет и провел собственное исследование: много где побывал и много с кем поговорил. И они могут выкусить.

Призраки. На кладбище стояла мертвая тишина, которую нарушал только стук дятла вдалеке, и, хотя снег уже начал таять, было достаточно холодно, чтобы от дыхания в воздухе образовывались облачка пара. Это, конечно, не Мексика — но здесь, в Екатеринбурге, на границе между Европой и Азией, есть свое бандитское кладбище.

Над всеми надгробиями возвышаются три: здесь лежат Дима, Миша и Вова — братки, погибшие в битве за кусок капиталистического пирога в лихие девяностые. На черных могильных камнях выгравированы фигуры парней в полный рост — им чуть за двадцать, они одеты в спортивные костюмы и кожаные куртки (самый писк бандитской моды) и стоят среди деревьев, как привидения. Они были членами Уралмашевской ОПГ, одной из трех крупнейших банд в Екатеринбурге. В 1990-х между преступными группировками города началась война, из которой «Уралмаш» вышел победителем. Многие из тех, кто похоронен здесь, погибли в одной перестрелке. Чуть дальше по дорожке под наблюдением множества камер стоят три бюста — это главари Уралмашевской преступной группировки. Некогда короли этого города, теперь и они всего лишь призраки.

В семистах километрах к западу от Екатеринбурга на берегу реки Волги находится Казань. Бывшее татарское ханство, завоеванное Иваном Грозным, было удачно расположено на перепутье основных торговых путей между Европой и Азией, поровну разделенных между русскими и татарами. В 1980-х в советских газетах поднялась моральная паника по поводу молодежных банд.