— Не знаю, как мы будем общаться с тобой. Ты снова и снова убедительно показываешь, что это плохая идея! Как будто нарочно проверяешь, насколько меня хватит. А ни на сколько. Все, довольно!

Грудь вздымается — так тяжело я дышу. Умолкаю, сосредотачиваюсь на дыхании, и меня попускает. Запал гнева вылился наружу, и теперь я словно сдувшийся шарик. Уставший сдувшийся шарик.

— И давно ты ее знаешь? — кошусь на Назара я.

— Да, — кивает тот. — Я вышел на нее давным-давно, практически сразу после нашего с тобой разговора у магазина. Точнее, это сделал отец по моей просьбе, когда я лежал, прикованный к больничной койке.

Мои брови ползут вверх, а он встает с корточек и садится рядом на лавочку.

— Ты права, это плохая идея — продолжать тебе врать. Не так и не тут я хотел обо всем рассказать…

Мое сердце пропускает удар, а потом начинает стучать сильнее. Обо всем — это о чем? Есть еще что-то, кроме того, что он знает моего врача?

— Наталью Игнатовну не вини, она отличный доктор и хороший человек. Я лишь попросил ее связаться со мной, если что-то пойдет не так.

Я пялюсь на Назара, переваривая то, что он говорит. Как в воду глядел, ведь пошло не так — мне понадобились дорогущие лекарства.

— О! — Я прикрываю рот ладонью, когда до меня доходит, откуда они взялись на самом деле. — Это… был ты?! Не было никакого фонда?

— Почему же? — вскидывает бровь Назар. — Был и есть. Так как Наталья Игнатовна отказывалась давать мне данные о тебе, кроме пары фраз об общем состоянии, я пошел другим путем. Нашел фонд, предложил создать и спонсировать эту программу, и лекарства ты получала уже через него. Ты и еще пара десятков девушек, которым действительно некому помочь. Ну, а я получал информацию о том, как ты, как растет наш сын.

Я замираю.

— Назар, я… — начинаю говорить, а в горле застревает ком.

Внутри такая мешанина, что я даже не знаю, за что ухватиться.

Я-то думала, ему плевать на ребенка. Считала, он поверил мне, когда я соврала, что малыш не его, и точка на этом. Оказывается, все не так с самого начала. Он поддерживал, пусть и незримо.

Беспокоился о том, как я себя чувствую, как развивается малыш.

Еще и другим девушками помог. И хотя всего несколько минут назад ругала его на чем свет стоит, сейчас еле слышно шепчу:

— Спасибо.

Жаль, это никак не отменяет всего остального, что он натворил, что не дает мне покоя, мешает спать по ночам, отзывается в груди тянущей болью.

Господи, ну почему все так сложно?

— Ты не подумай, что я тебе не благодарна, — смотрю на него со слезами на глазах и окидываю рукой пространство вокруг себя, — за все.

Потом машу на больницу:

— И за это. Я благодарна! И за ремонт у соседки тоже. И да, только дура откажется рожать в таком месте, если предлагают.

— Но? Всегда есть но, да? — печально усмехается Назар.

— Да. Пусть ты прикрывался благими намерениями, ты делал это все за моей спиной. Какая там откровенность, какое там доверие? Их у нас нет. И не было. А без них далеко не уедешь. Да что там, вообще никуда не уедешь. И я вовсе не про отношения сейчас.

— А про что?

— Про обычное общение. Я не хочу каждый раз, когда ты будешь приходить к сыну, бояться сказать что-то лишнее, что ты мог бы использовать за моей спиной.

— Я тебе не наврежу, — упрямо возражает Назар, хмурится.

— Я не об этом, — морщусь. — Ты не понимаешь?

Точно, не понимает. Вон как задумчиво потирает лоб пальцами.

— Ты предал меня, врал, совершал всякое за моей спиной. И пусть сейчас минус сменился на плюс, ты продолжаешь делать то же самое! Врать и творить всякое за моей спиной! Ты не со мной обсуждаешь и не для меня это делаешь, а для себя! Чтобы в своих глазах выглядеть лучше, оправдаться как-то. Пытаешься причинить мне добро, понимаешь?

— Но тебе ведь нужна помощь, не надо отрицать, — хмурится Назар.

— Нужна. Но иногда, прикинь, я могу справиться сама. Ты, кажется, забыл, что я говорила тебе о том, как вижу общение между людьми.

И не только между людьми в целом, но и между парой в частности. Все просто: я хочу говорить. Обсуждать все. Решать вместе, а не втихоря.

Только вот Назару все это повторять не собираюсь. А то еще решит, что я говорю это все потому, что уже готова раскрыть ему объятия. Вон ведь как помогает, старается.

А я лишь хочу чувствовать себя нормально, когда он будет приходить к сыну. Не дергаться, не нервничать, не психовать.

— Ты права, — вдруг отчетливо произносит он. — Я помню, что ты говорила. Хватит тайн и недомолвок. Алис, мне нужно рассказать тебе кое-что еще.

Алиса

Если бы я не сидела на лавочке, точно бы на нее плюхнулась. Но я уже сижу, поэтому лишь округляю глаза и прокашливаюсь.

Почему меня не отпускает смутное предчувствие, будто мне не понравится то, что скажет Назар?

Появляется дикое желание попросить его ничего не говорить, потому что я не готова к его откровениям: он вечно поставляет их оптовыми партиями.

Вместо этого отчетливо произношу:

— Я слушаю.

Ну а что? Пора расставить все точки над «и». Жаль, что эти точки, как правило, весьма болезненны.

Назар смотрит на меня и тянет ладонь к моим рукам, что лежат на коленях. Я успеваю отдернуть их быстрее. Нетушки.

Тогда он вздыхает, поджимая губы, и выпаливает:

— Марину взяли на работу по моей протекции.

— Э-э-э…

Господи, а я-то думала, почему столько бесплодных поисков, и резко такая удача: тетя выиграла джекпот. И место хорошее, и коллектив отличный, и начальник не самодур.

Я мысленно стону, представляя, как она отреагирует, когда узнает. Наверняка расстроится. Я резко грустнею, опускаю голову.

— Алиса, ее взяли с одним условием.

— Каким? — хлопаю ресницами я.

— Если она не проявит себя как хороший сотрудник, протекция не поможет. Но ее шеф сам позвонил мне через пару месяцев и поблагодарил. Так что Марина работает там вполне заслуженно.

Спасибо, подсластил пилюлю.

Назар пинает камушек у скамейки носком ботинка и продолжает:

— Это не все.

— Что еще? — Мой голос звучит неожиданно хрипло.

Я не выдерживаю, вскакиваю со скамейки и теперь смотрю на Назара сверху вниз.

— Мария Петровна… — начинает он.

Я знаю только одну Марию Петровну — мою начальницу. При чем тут она?