Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Картина Г. И. Чорос-Гуркина «Озеро горных духов»
Гольды рода Самар посёлка Кондон. Фото И. Л. Ефремова
Нижнеамурская геологическая экспедиция. 1931 г.
Д. Уотсон, И. А. Ефремов, Е. Д. Конжукова, К. К. Флеров, Д. В. Обручев в Палеонтологическом музее. 1940 г.
Ефремов в Монгольской экспедиции. 1948 г.
Начальник экспедиции прокладывает курс
Участники экспедиции
Переправа через реку
Ефремов в Палеонтологическом музее
Наконец, во Фрунзе в конце августа ПИНу выделили помещение на плодоовощной базе, в четырёх километрах от города. Это была пустая 100-метровая зала, не разделённая никакими перегородками. Семьи переехавших во Фрунзе пиновцев (Ю. А. Орлова и Р. Ф. Геккера) были вынуждены поселиться в ней, отделив себе углы занавесками.
Однако даже во Фрунзе наладить работу не удавалось: ящики ПИНа вместе с ящиками, в которых находились личные вещи сотрудников, несколько недель ждали отправки на станции в Алма- А те. Силы уходили на борьбу с массой формальных препятствий.
В Алма- А те был оставлен минимум ящиков с коллекциями.
В сентябре закончился полевой сезон. В город из экспедиции по Тянь-Шаню, длившейся почти два с половиной месяца, вернулись Ольга Михайловна Мартынова и Ян Мартынович Эглон, увлечённые своими открытиями и находками. Радостный настрой учёных не омрачало даже то обстоятельство, что у них совершенно не осталось носильных вещей. Купить еду на базаре оказалось невозможно — местные жители деньги не брали, соглашались только на обмен. У вернувшейся Ольги Михайловны под синим рабочим халатом не было платья — всю одежду пришлось обменять на продукты. В горах в изобилии росли дикий барбарис и чёрная смородина, и путешественникам удалось избавиться от проявлений цинги, которые возникли после полуголодной зимы.
М. Ф. Лукьянова вспоминала такую историю: «В Алма- А те Ефремовы жили отдельно. А я жила в одной комнате с Мартыновой Ольгой Михайловной и её сыном. Летом она уехала в экспедицию, а у Коли ночью живот схватило. Болит и болит. Я керосинку зажгла, нагрела воды и сделала ему горячий компресс. Он вроде заснул, но температура высокая. Забоялась я, побежала ночью к Ивану Антоновичу, они недалеко жили. Он сразу пришёл, осмотрел Колю и поставил диагноз: аппендицит, немедленно в больницу! Сам его на руках вынес, еле машину нашли. Врач сказал, что мы как раз вовремя успели, да… теперь этот Коля — доктор наук, хорошим человеком стал».[155]
6 сентября 1942 года Ефремов пишет письмо А. А. Борисяку:
«Хочу резюмировать Вам некоторые данные о положении алма-атинской группы ПИН, накопившиеся за последние дни. Положение в общем — печальное. В результате переговоров с «Комаровым» — то есть Шпаро, Черновым выяснилось, что все они крайне удивлены таким переездом ПИН, когда во Фрунзе отправляются четыре человека, а в Алма- А те остаются одиннадцать… За подписью Комарова к секретарю ЦК КП(б) Киргизии Вагову будет послана телеграмма о решительном содействии приисканию нужных помещений во Фрунзе, для переброски туда полностью всего ПИН. Я уверен, что ничего из этого следовать не будет, кроме того, что во всяких достройках и стройматериалах здесь нам отказано. Также будут крайне затруднены снабжения топливом, керосином и вообще всякие экстра случаи с получением каких-либо материальных благ, так как разумеется нас будут систематически выключать из разных списков и заявок, и восстановление в них — это дни, затраченные на беготню, разговоры и просто попусту, а не на работу. Итак, пока что неудачно сформулированный переезд Института во Фрунзе является для алма-атинской группы настоящим бедствием. Мечты о настоящей, серьёзно организованной работе развеиваются, а беготня без дела, затрачивая основное время на благоустройство, так противна, что при одной мысли об этом тошнит. Легче расстаться с Академией…».[156]
Иван Антонович думает о том, как хорошо было бы всем сотрудникам разместиться где-нибудь в горах, подальше от скученности города, построить дома и спокойно работать, но понимает, что в таком случае институт будет практически отрезан от снабжения, что никакие приказы президиума здесь, в условиях эвакуации, не имеют фактической силы.
Борисяк не отвечает: он только что похоронил жену и тяжело переживает её смерть. Но время не терпит, близятся холода, и 19 сентября появляется коллективное письмо — «письмо десяти»:
«Глубокоуважаемый Алексей Алексеевич! Мы, группа Ваших сотрудников — так называемая «вторая очередь» переезда во Фрунзе, обращаемся к Вам с просьбой о принятии необходимых мер, без которых Ваш план переезда Института ставит всех нас в очень тягостное, недопустимое, тем более в общих трудных военных условиях, положение.
Оставляя здесь, по Вашему указанию, минимум миниморум материалов, мы неизбежно принуждены будем вести лишь подобие серьёзной научной работы, причём потребуется соответствующее изменение плана.
Заявление в официальных кругах об оставлении нас здесь, в Алма- А те, на полтора-два месяца повлечёт для нас лишение возможности получения топлива, керосина и другого снабжения, так как нас не захотят включить в списки, тем более что товарищ Сатпаев уже отказал нам в снабжении топливом.
Опыт с ремонтом плодоовощной станции во Фрунзе убедительно доказывает, что срок нашего переезда может затянуться, и перед нами встаёт перспектива зимовки в крайне тягостных условиях работы и быта. Проживая, как Вам известно, в недостроенных помещениях и отказываясь, в связи со скорым отъездом, от их утепления и окончания начатого ремонта, — мы принуждены расторгнуть договора и немедленно освободить занимаемые помещения, то есть оставить ряд сотрудников, с их семьями, без крова…»