доказательства, будто камень не пропал в Средние века, его передали Яну.

Тому, что в честь знаменитого предка был назван, приходился старшим братом Зденку, которого после битвы на Белой горе обезглавили. Младшего казнили, а старший пропал, прихватил пред этим, позоря имя и род, камушек.

И прервался род.

Потерялся камень.

Или… наоборот, обратная последовательность действий, дабы в легенды… уверить. Осознать, что они не лгут, сбываются предсказания, обрываются рода, когда обещания не выполняются.

Нарушаются клятвы.

— Войцех — это помощник? — я вопрошаю через силу, через необъяснимый парализующий страх, который приходит враз.

Шепчет зашумевшей над входом музыкой ветра, что правда и мысли у меня правильные, был уговор, который Вальберштайны не соблюли.

Бред.

И Чехия, в которой в мистику невольно начинаешь верить.

— Да, — Лена моргает, подтверждает с заминкой, досказывает то, что сказать, судя по её виду, хочется. — Он… бывший помощник. Войцех уволился пару месяцев назад и куда-то уехал, сразу после открытия выставки про Вальберштайнов. Кошмар какой, — она вздрагивает, прикладывает ладони к щекам, — он же ещё не знает про гибель Герберта…

Она прерывается.

Сбивается с мысли, а после переключается как-то враз, становится печальной и расстроенной, подрагивают тонкие пальцы, которые своими я накрываю.

Слушаю.

Про кошмарное известие, о котором сказали утром, огорошили, потому что пусть и не нравился, пугал пан Герберт, но он был своим, странным, непонятным, однако своим. Привычная константа мира, которая вдруг исчезла.

Страшно исчезла, и как с этим теперь жить ещё непонятно. И сочувствовать этому непониманию приходится, внимать следом про неизвестного героя, который ребёнка соседского — представляешь? — спас, не побоялся зайти в горящий дом.

И, наверное, совести у меня нет.

Ибо я представляю, играю так, что в театральный впору подаваться, раскрывать неизвестные прежде таланты, которые невозмутимо слушать о себе же позволяют, дают проявлять интерес и внимание к той, что совсем не интересна.

Она… чужая.

Не… кто, Вахницкий?

Алёнка?

Или… или быть не может, точка. И скотина ты всё же редкая, Вахницкий, играешь чувствами других, используешь в своих целях, живешь в то время, как…

— …безответственная мать, Герберт на неё вечно ворчал, — Лена, уже перестав сильно печалиться и хмуриться, рассказывает вдохновенно, пробивает мысли и протяжный гул в голове, которую врачу, видимо, показать всё же следовало, не упрямиться, — явно опять бегала к Петру, у них лямур-тужур уже почти год. Она сама-то неместная, Агнешка, родители в… Иванчице живут, у них виноградник, кажется. Она вино привозила, угощала Герберта, а он приносил…

И потому Лена знает.

Память у неё хорошая, особенно на названия, тем более такие… громкие, известные, Альфонс Муха в Иванчице родился.

— Ты разве не знал?

— Знал, — я заверяю.

И провожаю.

Оставляю, заменяя одну цифру, свой номер телефона, обещаю уверенно то, чего точно не будет, а оттого лицемерной сволочью себя чувствую, сдвигаю с этого пьедестала Андрея, который всем своим подругам на одну ночь тоже самое обещает.

Отвечает на вечное вечным:

— Мы ещё увидимся?

— Конечно.

Глава 29

Лето 1564.

Гора Кутна, Чешское королевство.

Записи Альжбеты из рода Рудгардов

Ноябрь 13-го числа

Больше месяца я не могла отыскать в себе силы и мужество открыть эту книгу и продолжить записи, которые, как известно, для дисциплины ума необходимы. Именно они помогают мыслить холодно и рассудительно, упорядочить творящийся в голове каждого из нас Хаос. Так говорил отец, он же первым подарил мне пустую книгу, сильно изумив тем самым окружающих. Детям не дарят подобные вещи, молодым паннам не делают таких подарков. «Кого ты хочешь из неё вырастить, Казимир?» — воскликнула, когда разошлись гости, матушка. «Человека. Умного человека», — кратко ответил отец и, погладив меня, стоящую рядом и прижимающую к груди подарок, по голове, отправил к себе.

Думается, ныне он был бы мной разочарован. Он был бы точно огорчён, поскольку так презираемый им Хаос крепко завладел мной. Сколько раз за эти бесчисленные дни я ловила себя на том, что сижу с зажатым между пальцами пером, с кончика которого, марая бумагу, капают чернила на пустой лист, я же смотрю в окно, за которым даль и серая осенняя пустошь. Впервые у меня не получалось складывать что слова, что числа, и в последних не выходило забыться, как бывало много раз прежде. Расчёты и задачи не волновали меня, куда больше занимали мысли о том, сколько красить — или марать? Куда уместнее слово! — тканей, дабы похоронная процессия состоялась сообразно правилам и приличиям, о которых неустанно и монотонно толковала матушка.

Ненавижу, ненавижу чёрный цвет! Он уродует, он напоминает о Лайоше, он кричит голосом матушки, которая лишилась чувств, когда первые комья смёрзшейся земли были кинуты в неглубокую могилу (мы были там, пусть и снискали неодобрение Инеш, которая долго упрашивала остаться в церкви и дождаться возвращения мужчин).

Матушка, моя дорогая и любимая матушка, последний в этом мире родной мне человек… вот уже месяц она не покидает своих покоев и отказывается от еды. Она не говорит, молчит, напоминая каменное изваяние или одну из статуй в Соборе, которых, как помнится, я так не по-христиански боялась в детстве. Каких трудов нам с Катаржиной и Инеш стоит заставить её съесть хотя бы пару ложек бульона в день! Сколькими слезами я давлюсь, когда оставляю за собой закрытую дверь её комнат! Только Господь видит и знает, чего мне стоит улыбаться слугам и домочадцам!

P.S. Со дня смерти Лайоша и болезни матушки мне пришлось взять на себя ведение хозяйства, разбираться в прошениях, бумагах, деньгах, тратах — вот когда впору возносить молитвы Господу и благодарить отца за полученное образование, а Владислава за помощника, коего, как оказалось, он послал во всевозможную помощь матушке.

Я писала ему, однако сильно хочется уповать на то, что Владислав прибудет к нам ранее, чем даже мои горькие известия дойдут до Московии.

Ноябрь 17-го числа

Дом после похорон похож на дом в разгар великой эпидемии. Все знакомые и названные друзья будто бы боятся заразиться горем подобно тому, как люди заражаются друг от друга чёрной смертью, а потому обходят стороной наш дом. В лучшем случае они отправляют служанку справиться о делах и здоровье нашем, как делает то Маргарита. Она прилежно интересуется раз в неделю новостями, отговаривается занятостью, но выражает истинную надежду на нашу скорую встречу, которая обязательно состоится, как только я найду в себе силы посетить её.

Сама она не приехала ни разу.

Ноябрь 21-го числа

После похорон и до тринадцатого числа сего