причуду отца, но не как что-то более значимое и ценное.

«Я приехал в том числе для того, чтобы сделать тебе подарок, Бетси, — Владислав, когда я моргала, прогоняя непонятно с чего взявшиеся слёзы, и глядела в прозрачное небо, стоя почти по колено в снегу, подошёл незаметно, он проговорил, остановившись за моей спиной. — Я писал об этом, но со дня приезда ты ни разу не спросила, что именно я тебе хотел подарить»

«Что?» — я спросила, но повернуться к нему не вышло. Что-то внутри остановило, заставило стоять далее вот так: не видя, лишь чувствуя его присутствие и тепло.

«Твой Собор Барборы, Альжбета, — он положил свои ладони мне на плечи, и скинуть их, как того требовали правила, я не смогла. — В твоём городе не было только его».

Есть теперь. Мой серебряный город достроен полностью, и это в самом деле город моей мечты, поскольку виднеются ещё над Горой Кутна шпили недостроенного настоящего Собора Святой Барборы. Мой же Собор возведён окончательно, вот только секрет его я не могу доверить и этим страницам.

Январь 23-го числа

Я отказываюсь прислушиваться к зловещему нашёптыванию Инеш, которая, должно быть, совсем обезумила на старости своих лет. Она заявила, что мой город изготовлен хвостатыми чертями, которые придут по мою душу, а не людьми. Она совсем лишилась разума! Владислав, услышав её слова, сильно разозлился и посоветовал «гнать прочь ненормальную старуху, покуда она своими бреднями не накликала настоящую беду и костры».

[1] Ателла́на (от лат. fabula atellana) — театральные представления в духе буффонады, получившие название от кампанского города Ателлы и изображавшие первоначально жизнь маленьких городов в смешном виде. Пьесы отличались веселым характером и были переполнены необузданными остротами и забавными шутками.

[2] Гипатия Александри́йская — греческий математик, философ-неоплатоник времён поздней античности, математик, астроном. Автор комментариев к Аполлонию Пергскому и Диофанту. Была убита разъярённой толпой.

[3] Йенский университет, основанный в 1558 году.

Глава 30

Апрель, 9

Прага — Кутна-Гора, Чехия

Квета

— Завтрак, ma cherie[1], — Кобо мурлычет.

Провозглашает, когда в кухонном проёме, воюя с пояском халата и затягивая его туже, я появляюсь. Усмехаюсь, поскольку при всей интонации мартовского кота и соблазнителя Кобо на меня даже не смотрит. Не поднимает головы от планшета, по экрану которого пальцем он лениво и небрежно водит, просматривает что-то увлечённо.

Явно давно, поскольку кофе холодный.

Забытый.

— Ты спать ложился? — я, отставляя его чашку, интересуюсь светским тоном, склоняюсь над ним, чтобы в планшет заглянуть, посмотреть на фотографии модели и приветственный поцелуй на смуглой и гладкой щеке оставить. — Bonjour, mon ami.

— Bonjour, — Кобо отзывается эхом, морщится, но от работы отвлекается, потягивается до слышимого хруста.

И спать он явно не ложился, видны тени под глазами, а значит полчетвертого в кровать загнали только меня.

Отобрали ноутбук.

И свет, приказав спать, погасили.

— Ты рано, ma cherie.

Пожалуй, на часах только семь, можно спать ещё часа два.

Но…

— Мне не спится: дух томится, голова моя кружится, и постель моя пуста[2], — я мурлычу в духе Кобо.

Выдаю речитативом.

И молоко на кашу из холодильника я достаю. Заправляю, пританцовывая, кофемашину, с которой в отличие от джезвы у меня дружба.

Как и с Кобо.

Несмотря на слухи о нашем многолетнем романе. И то, что он затягивает меня к себе на колени, когда я ставлю перед ним свежий кофе, ни о чём не говорит. Ничего не значит, если я сижу с ним в обнимку, кокетливо хлопаю глазами и кривлю обольстительную улыбку.

С Кобо так можно.

— Какие откровения и с утра!

— Дальше ещё интересней.

— Я женатый человек, ma cherie, — выбритую в двух местах бровь он вскидывает насмешливо, тянет чарующим низким голосом.

И его жгучий взгляд опаляет.

Будто бы соблазняет, но… равнодушие в черноте миндалевидных глаз я вижу отчётливо, считываю, потому что далеко не первый день мы знакомы. «Сто тысяч «ma cherie» и только одна «mon coeur»[3]», — как-то иронично обмолвился Кобо, собирая меня на очередной вечер. Он стоял за моей спиной, обнимал за плечи и целовал в щёку, а перед этим сдирал с меня бюстгальтер и сварливо выговаривал, что я ровно ничего не понимаю в высокой моде.

И ему было плевать на… меня.

Я не Одри.

— Помню, — я легкомысленно взмахиваю рукой, — твоя жена звонила вчера вечером, я с ней разговаривала. Она благословила тебя на адюльтер.

— Учись, ma cherie, какой должна быть идеальная жена, — Кобо мурлычет, подносит, пряча улыбку, мою руку к губам.

Спрашивает то, что я совсем не ожидаю:

— Может расскажешь? Почему ты приехала ко мне, ma cherie?

— Ну-у-у, — я тяну задумчиво.

Покачиваю ногой, потому что ответить, что заставило позвонить именно ему после прощания с дядей Савоушем, мне сложно. Приехать после почти полгода молчания первой мириться позавчера оказалось куда проще, чем сказать правду сейчас. Непросто признаться в страхах.

В слабости.

В том, что вернуться в свою квартиру у меня не вышло.

Не получилось.

Стоя на лестничной площадке, я не смогла вставить ключ. И замок, распарывая ночное безмолвие спящего дома, не щёлкнул громоподобно. Не потревожилась тишина, в которой оглохнуть и увязнуть я успела.

И вниз я спустилась тихо.

Не остановилась около дверей Любоша, который точно бы пустил и, быть может, даже не задал вопросов. Он бы уступил свою спальню, и утром меня бы ждал шикарный завтрак, а не остывший кофе и пересоленный омлет по-японски.

— Мне было больше некуда, — я выговариваю едва слышно.

Разглядываю узор чашки пред собой.

Не продолжаю, что до Аги я не дозвонилась, а номер отеля казался ничем не лучше пустой квартиры. И волновать дядю Савоуша, к которому ночевать вот так я никогда не являлась, я не могла.

А Любош…

Он надумал бы лишнее, усложнил и так наши в последнее время сверхсложные отношения, поэтому к нему я тоже не могла.

Мы бы погрязли в неловкости.

— Мне через пару дней надо лететь в Барселону, — Кобо после молчания сообщает непривычно спокойно, поясняет настоящим голосом, в котором нет и намёка на игривые нотки. — Начнутся съёмки.

— Я сегодня уеду.

— Оставайся, — он отрицательно поводит головой. — Сегодня сделаю дубликат и предупрежу консьержа, живи сколько надо.

— Меня ждут в Кутна-Горе, — теперь головой отрицательно качаю я.

Ерошу его идеально уложенные волосы, кладу подбородок на чёрную макушку, и за шею я его обнимаю от избытка чувств и признательности излишне сильно.

Крепко, но он не ворчит.

Не видит мою улыбку, которая выходит горькой.