Грохочут пушки, несется веселый перезвон колоколов, в Казанском соборе отслужили благодарственный молебен, и придворный поэт Державин сочиняет в тот же день поэму «На рождение в Севере порфирородного отрока».

Александра положили на железную кроватку, а не в колыбель, чтобы никому не вздумалось его баюкать. Кормилицей стала жена садовника из Царского Села, врачи засвидетельствовали, что у нее хорошее молоко. Вокруг ребенка всегда говорят громко, даже когда он спит. В его комнате температура всегда 14–15 градусов, не выше. И зимой и летом его умывают холодной водой. «Когда ему исполнилось четыре месяца, чтобы его не носили на руках, я выдала коврик, который постелили в детской, – пишет Екатерина королю Швеции Густаву III.[111] – Там одна или две няни садятся на пол и господина Александра кладут на животик. В такой позе он и лежит, смотреть на него одно удовольствие… Он не простужается, толстенький, большой, здоровый и очень веселый, почти никогда не плачет, зубов пока нет ни одного».

Скоро она располагает «божественное дитя» рядом со своим рабочим столом. Вот что пишет Екатерина Гримму, который, на правах «объекта насмешек», получает самую точную и подробную информацию о характере, играх, воспитании и первых словах маленького вундеркинда. «Я без ума от этого мальчишки, – пишет она. – Во второй половине дня мой малыш приходит ко мне столько раз, сколько хочет, и проводит три-четыре часа в день в моей комнате…» И дальше: «Я делаю из него очаровательного мальчугана. Удивительно, что, не умея еще говорить, этот ребенок двадцати месяцев знает больше, чем другой в три года. Бабушка делает из него что хочет. До чего же прелестный будет мальчик!» Или такая запись: «Несмотря на занятость законотворчеством, я для своего удовольствия решила составить для господина Александра маленький букварь, он, право, недурен. Все, кто видел его, отзываются очень хорошо… Нанизывая правила, одно за другим, как бусинки на ниточку, мы узнаем самые разные вещи; я преследую этим две цели: расширить кругозор впечатлениями от разных предметов и возвысить душу, формируя характер».

Гримму она посылает эскиз костюма, придуманного ею для внука. «Все части его сшиты вместе, он одевается в один прием и застегивается сзади на четыре или пять крючков… При этом никаких завязок или перетяжек, и ребенок почти не замечает, что его одевают; ему вдевают ноги и руки в одежду и все готово. Этот костюм – гениальная находка с моей стороны. Король Швеции и принц прусский запросили и получили модель одежды господина Александра».

Екатерина убеждена, что никогда отец и мать «господина Александра» не сумели бы развить ум и характер сына, как это сделала она. Он – ее творение. Ее собственность. Слушается только ее, любит только ее. Однажды этот вундеркинд спросил горничную императрицы, на кого он похож.

– Лицом на мамашу.

– А характером, манерами?

– На бабушку.

– Я так и знал! – восклицает Александр и кидается на шею горничной.

Екатерина в восторге от этого разговора и рассказывает о нем всем подряд. И Гримму в том числе: «Это будет исключительнейшая личность, если „посредники“ не помешают мне развивать его». «Посредниками» императрица презрительно называет своего сына и невестку.

А «посредники» между тем не теряют времени. Мария щедра на потомство. Не успели оглянуться, как она опять забеременела. Через семнадцать месяцев после Александра она рожает еще одного мальчика. Екатерина в восхищении. Второму внуку она дает имя Константин, в надежде, что когда-нибудь он будет править Константинополем.[112] По этому поводу чеканится медаль: на лицевой стороне – церковь Святой Софии в Константинополе, на обратной – карта Черного моря со звездой в верхней части. На празднестве, организованном Потемкиным в честь радостного события, читают стихи Гомера. Но младенец хил здоровьем. Бабушка разочарована и пишет довольно холодно: «Что касается другого (Константина), то за него я и гроша не дам: почти уверена, что он не жилец».

Но «не жилец» уцелел, вырос и умом и телом, так что у Екатерины возрождаются надежды на византийскую гегемонию. Чтобы вскормить нового монарха, коему уготовано править Восточной империей, нужно молоко с Олимпа. И вот запрашивают кормилицу из Греции. Приезжает кормилица, а в ее пышных грудях – все античные добродетели. Так что теперь двое ребятишек играют на ковре у стола императрицы, а Екатерина, разбирая дела, диктуя доклады, подписывая указы, тает от счастья каждый раз, когда среди политических забот слышит веселый смех внуков.

А забот политических больше, чем когда-либо. Вся Европа приходит в движение. Через несколько дней после рождения Александра приходит весть о смерти, 30 декабря 1777 года, князя Баварского, Максимилиана Иосифа. В мировом балансе той поры личность государя, его симпатии и антипатии, семейные узы и тайные помыслы играют такую важную роль, что кончина его может полностью изменить судьбу страны. После каждой смерти монарха Екатерина взвешивает предстоящие потрясения, с тем чтобы в будущем извлечь из них максимальную выгоду для России. Ей приходилось уже не раз переживать исторические кончины: германских государей Карла VI и Карла VII, царицы Елизаветы, Августа III, короля Саксонии и Польши, и в 1774 году – смерть Людовика XV.

Эта последняя смена короля вызвала полную перемену в личном отношении императрицы к Франции. К Людовику XV она питала презрение на грани ненависти, а к Людовику XVI открыто проявляет глубочайшее уважение. Маркиз де Жюинье, новый посол Франции, писал в 1776 году: «Я отнюдь не думаю, что предубежденность Екатерины против Франции неисправима. Я полагаю даже, что она значительно уменьшилась по отношению к нашему правительству, причем по важнейшим вопросам». Со своей стороны Екатерина пишет Гримму: «Ваш г-н де Жюинье прибыл. Вчера я его видела. Этот не глуп, по-видимому. Молю Бога, чтобы он возвысил его ум и поставил его выше пустых мечтаний, лихорадочных возбуждений, грубой клеветы, глупостей и политических умопомрачений, которые были свойственны его предшественникам, а главное – чтобы не болтал он глупости обо всем, как делал это последний из них,[113] чтобы не исходил он желчью, не был бы мрачным ипохондриком, на манер тех чинуш, что приезжали до него и до его предшественника». И далее: «Мне так нравится все, что происходит при дворе короля Людовика XVI, что я готова бранить тех, кто критикует его».