– Мне нужна отвертка или, нет, погодите… – Кэтрин прищурилась, разглядывая конструкцию кровати, – ключ-шестигранник, – скорректировала она запрос и презрительно отвела взгляд от ножки со словами: – Четыреста баксов за ночь на мебели из ИКЕА. – Потом грозно бросила Одри: – Мы вынесем тебя отсюда.

Марсело, радуясь предлогу скрыться, ушел искать инструмент.

– Мой сын мертв, – только и ответила Одри. – Я не оставлю его.

То же самое она сказала в баре, когда София и Кроуфорд объясняли, как произошло убийство, и я сорвался. С момента приезда сюда я молил о признании меня настоящим Каннингемом. Это заботило меня больше, чем участь Зеленых Ботинок, даже смерть Майкла. Узнать, кто преступник, я хотел не ради торжества справедливости: это был шанс проявить себя, подхалимское взывание к матери, что я достоин своего родового имени. Но моя мать, неустанно повторявшая, как она убита горем из-за смерти Майкла, даже не заметила, что еще одна женщина лежала в снегу мертвой, тоже не чужая нам. Не считаясь с тем, у кого какая фамилия, невзирая на подписанные документы о разводе, Марсело признавал: либо все мы, либо никто. Моя мать, несмотря на все свое упорство, понятия не имела о том, что значит семья.

– Твой сын?! – Я шокировал Одри и Кэтрин своим криком. Марсело позже говорил, что он слышал мой вопль внизу. Во мне, оказывается, скопилось больше гнева, чем я предполагал. – Твой сын? А как насчет твоей невестки? Свекровь – это просто пустое слово? Ты знаешь, что Люси лежит в снегу? Она умерла из-за того, что ты заставила ее почувствовать себя виноватой. Взвалила на нее вину за смерть Майкла. Она тоже мертва, а ты только и твердишь про своего сына.

– Эрн… – Кэтрин попыталась преградить мне дорогу, но я, распаленный гневом, двигался к матери.

Она же и бровью не повела.

– Нет, Кэтрин. Мы потакали этому слишком долго. – Я повернулся к Одри. – Ты ставишь свою боль утраты превыше всего. Твой муж умер, и ты растила нас, пропитанная этой болью. Ты отвергла меня за то, что я сделал с твоей семьей. Но это и моя семья тоже. – Я смягчился, потому что, несмотря на злость, начал лучше понимать Одри. Сев на кровать, я продолжил: – Понимаю, это было трудно. После гибели отца тебе все пришлось делать в одиночку. И я понимаю, ты начала определять себя в соответствии с именем, с тем, что люди думали о папе, и знаю, что единственным способом справиться с этим был поворот внутрь себя, ты должна была сделать это имя своим. Но, производя эту трансформацию, ты начала жить в соответствии с ярлыком, который на тебя навесили люди. Каннингем не означает то, что ты себе придумала. Мне известно, – я удивил сам себя тем, что взял мать за руку, она вяло позволила мне это, – что хотел сделать отец, когда он умер.

Глаза Одри заблестели от слез, но челюсти оставались крепко сжатыми. Трудно было судить, она почувствовала угрозу или поняла меня. Я не сводил с нее глаз.

– Ты знаешь? – произнесла моя мать.

– Мне известно о Ребекке Маколи. У отца были фотографии, которые изобличали ее похитителя и, вероятно, убийцу. Я знаю, что Алан Холтон был грязным копом. Понимаю, отчего ты так обиделась, когда я встал на сторону закона, а не Майкла. Мне потребовалось много времени, чтобы взглянуть на все твоими глазами, но теперь я это могу. Знаю, два дня назад, отменив обед якобы из-за недомогания, ты ездила к родителям Ребекки. Ты посоветовала им отправляться домой. – Я изложил ей все, что мне рассказали Маколи о появлении на пороге их комнаты моей матери два дня назад. – Ты угрожала им, Одри. Спросила, есть ли у них еще дети, есть ли у них внуки. Эти люди потеряли дочь. Как ты могла использовать случившееся с Ребеккой для угрозы? Как ты посмела?!

– Я не угрожала им, – тихо проговорила Одри. – Просто объяснила, чем они рискуют.

– Они знают, чем рискуют. Они потеряли дочь. – Я сделал глубокий вдох, после чего выложил свою догадку: – Так же как ты потеряла Джереми.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – прошипела сквозь зубы Одри.

– Шивон Маколи сказала кое-что, – продолжил я вспахивать почву. – Они не нанимали частных детективов двадцать восемь лет. Меня зацепило это число. Ребекку похитили тридцать пять лет назад, значит разница семь лет. Столько же лет ты выжидала, прежде чем устроить церемонию похорон Джереми. Семь. Совпадений не бывает. Эти временны́е промежутки одинаковы неслучайно. Столько времени нужно, чтобы формально объявить человека мертвым, верно?

– О чем ты говоришь, Эрн? – произнесла над моим плечом Кэтрин.

Одри смотрела на меня, у нее дрожала челюсть, но она молчала.

– Ты сболтнула еще кое-что, когда мы разговаривали в библиотеке. – Я проигнорировал тетку и не сводил глаз с матери. – Ты сказала, наша семья должна заплатить за поступки отца. Но, кроме того, обмолвилась, что он не оставил нам оружия для борьбы. Дословно это прозвучало как: «ничего в банке». Я думал, ты говорила о деньгах, но это не так, да? Ты знала про фотографии. Это оружие ты имела в виду. Если Саблезубые или тот, кого они покрывали, не получили снимки от отца в тот вечер, когда он погиб, разумно предположить, что они решили: фотографии у тебя. И могли сделать своей мишенью, скажем, банк, где ты работала и где отец вполне мог держать их в сейфе.

– Ты не понимаешь. Они сделают все, лишь бы сохранить это в тайне. Фотографии Роберта – их никто так и не увидел. Лучше бы они нашли то, что искали, – какой-то желтый конверт с надписью: «В случае моей смерти отправить в СМИ», какой-то ключ к разгадке. Я хотела, чтобы они отыскали его. Правда, хотела. Сама перерыла все, что могла, ради этих чертовых фотографий.

– Но Саблезубые ушли из банка не с пустыми руками, верно? Они, может, и не получили снимки, но, убегая через парковку на крыше, думаю, обнаружили кое-что не менее ценное в машине. Они решили, есть только один способ убедиться, что фотографии не у тебя. Залог. Гарантия, что если ты спрятала снимки, то мигом отдашь их. А мы все знаем, эти отморозки запросто похищали детей. Ребекка – доказательство этого. Семь лет, Одри.

Моя мать повесила голову. Сдалась. И прошептала:

– Они забрали Джереми из машины. – Я услышал за спиной резкий вздох Кэтрин и позволил тишине разрастаться, пока моя мать не обрела способность продолжать. Она говорила, уткнувшись взглядом в свои колени. – Алан был прислан от них. Им нужны фотографии, сказал он, не деньги. И я не могла сообщить в полицию, потому что из-за этой женщины, детектива Хамфрис, уже погибли Роберт и Ребекка. Алан явно играл на обе стороны, откуда мне знать, кто там еще такой же? Я должна была защитить тебя и Майкла.

– Но ведь тогда, наверное, шло расследование? – мягко намекнул я, опасаясь, что любое самое минимальное повышение тона может вывести Одри из исповедального транса.

Никто не шевелился. Кэтрин перестала искать ключ от наручников.

– Разумеется. Джереми объявили пропавшим. Была ли полиция связана с его исчезновением, я не знала, но все выглядело так, будто он вылез из машины и пошел искать помощь, чтобы вызволить тебя и Майкла. Мне пришлось подыгрывать. Хотя я поранила лоб о стекло в уже разбитом окне. Пятилетний ребенок не мог уйти далеко, твердили они. Время шло, и формулировка у них в головах изменилась с «не мог уйти далеко» на «не протянет долго», и искать они стали не живого ребенка, а труп, я это чувствовала. Между тем Алан продолжал требовать у меня фотографии, а я отвечала, что у меня их нет, что я не могу их найти. И он сказал, что верит мне… – Одри подняла лицо, глаза у нее были красные. – Он сказал, что верит мне, но есть только один способ убедиться, что я не держу фотографии у себя. Им нужно знать наверняка…