– Я пока что не сказал ничего такого, что требовало бы повторения для вновь прибывших, – отметил Тарханов, когда суета и шевеление были закончены. – Имела место только затянувшаяся сверх меры преамбула…

– А вот теперь начнётся «амбула» – неожиданно подал голос Волович, и только Фёст и Журналист посмотрели на него одобрительно-понимающе, остальные – с недоумением[97].

– Если угодно – да, – вдруг ставшим достаточно жёстким голосом сказал Тарханов, и под его взглядом, очень похожим на тот, каким он смотрел в прорезь пулемётного прицела перед началом первой очереди из последней ленты в отеле «Бристоль», репортёр непроизвольно съёжился. Этого человека он видел впервые, но предпочёл бы не видеть вообще. Уж они-то с полковником точно были из разных серий.

Из дальнейшего доклада Тарханова следовало, что главная особенность мероприятия, условно именуемого мятежом или путчем, заключалась в том, что обычными способами полицейского или жандармского (тут он машинально употребил привычные термины) сыска даже и сам факт его подготовки было невозможно обнаружить и тем более доказать. Соответственно, к господину Президенту и его сотрудникам (лёгкий поклон в сторону Мятлева), никаких претензий предъявить нельзя…

– А почему это вообще вы, полковник, заговорили о «претензиях?» – спросил Мятлев с излишним душевным подъёмом, проще говоря – с вызовом, свидетельствующем о том, что Герта недосмотрела и пару чарочек генерал изловчился пропустить лишних.

– Только потому, генерал-лейтенант, – очень резко ответил Тарханов, – что вы сейчас сидите у нас в Управлении, а не мы у вас, и помощи понятно кто у кого ждёт. Так что я попросил бы…

«Молодец, Сергей, научился кое-чему. С этими, бывшими советскими, так и надо…» – злорадно подумал Фёст. Тут вообще интересная мозаика начала складываться не только из событий, но и из людей, в них участвующих.

Президент тоже не совсем дипломатично взглянул в сторону Мятлева, даже губами пошевелил беззвучно, но понятно. Тот покаянно кивнул головой и замолчал, нервно сминая мундштук длинной «корниловской» папиросы.

– …Нельзя, – как ни в чём не бывало, продолжил Тарханов, – поскольку вот что у нас получается. Имеется ядро заговора, состоящее из людей, которые всё это просчитали, организовали, привлекли необходимые силы и распределили между собой высшие государственные посты. Самое интересное – все фактические материалы существования и деятельности этого ядра у нас есть, а персоналий – нет. Точно как и в прошлый раз.

Далее идут исполнители, из числа высших руководителей МГБ, армии, милиции и тому подобных военизированных ведомств. По большей части все они получали приказы, не очень понимая от кого, и исполняли, не слишком соображая зачем. Никто полностью общей картины не представлял, более того, приказы поступали зачастую намеренно противоречивые, словно бы в целях помешать, а не облегчить достижение общей цели.

– Управляемый хаос, – снова вставил с места Фёст, – достаточно известный, но отнюдь не бесспорный приём, вроде жертвы тяжёлой фигуры в обмен на темп…

– Похоже, – согласился Тарханов. – Это укладывается в нашу картинку. Третий слой – силы, оппозиционные власти. Независимо от их политической направленности и программных целей. Все они обработаны, профинансированы и мотивированы на саботаж любых провластных мероприятий. Здесь предусмотрены и спланированы уличные выступления, провокационные или сеющие разброд и смуту дестабилизирующие вбросы информации по Интернету, телевидению, любыми другими способами. Без всякой, казалось бы, осмысленной цели. Разнонаправленные, противоречивые, откровенно глупые, на первый взгляд, но в любом случае – деструктивные.

Четвёртое – привлекаются и даже стимулируются организации и движения, которые вроде бы ориентированы на поддержку режима, но самыми внеправовыми методами. Цель та же – дезорганизация, провокации, устрашение. При этом план предусматривает также вовлечение в беспорядки широких масс обывателей. Среди них распространяются слухи о грядущей «революции», негативные и позитивные в равной мере, организуется точечный, но тщательно спланированный дефицит наиболее популярных среди населения «в эпоху войн и революций» товаров, от табачных изделий и спиртного до круп и даже хлеба. Вплоть до кровавых, не преследующих никаких рациональных целей терактов. Рассчитанных на усиление хаоса, но уже в головах.

Ну и, наконец, широкое привлечение к информационной войне иностранцев всех мастей, национальностей и статусов. Дипломатов, журналистов, туристов, всяческих «наблюдателей», которых уже завезли в Москву как бы не несколько тысяч. Кто-то будет убит, в достаточном для «взрыва всемирного протеста» количестве, кто-то, наоборот, получит возможность вести прямой репортаж с самых психологически выигрышных точек…

Фёсту было жалко смотреть на Президента и Мятлева. Гораздо более тяжёлое зрелище, чем даже сюжет с мужем, внезапно узнавшим, что его любимая жена, мать троих общих детей – одновременно популярная звезда столичного дома свиданий, где пользуется вниманием в том числе и его лучших друзей. Поскольку Тарханов в ходе своего доклада называл множество имён, цитировал выписки из документов тайных и не очень совещаний, где и сам Президент, и каждый из его друзей и соратников получал самые нелестные, моментами прямо оскорбительные характеристики.

– Именно потому, что существует эта самая «демократия без границ», «гражданское общество», свобода слова и прочее, заблаговременно разоблачить такую схему практически невозможно. Пока всё в стадии разговоров – привлекать некого, когда началось – поздно. Особенно если в заговор практически или латентно вовлечена большая часть структур, поставленных действующую власть защищать…

Один Журналист сохранял видимость спокойствия:

– Ну, а что? В общем, ничего особенного. Достаточно мастерски сконструированная реплика февральского переворота семнадцатого года, будапештского пятьдесят шестого, пражских событий, ГКЧП и московского путча девяносто третьего. Вы бы распорядились, Вадим Петрович, такой доклад без рюмки коньяка позитивно воспринимать невозможно…

– Распоряжусь, – ответил Фёст, посмотрев на Чекменёва, – он тут хозяин. Просимое немедленно появилось прямо из тумбы письменного стола.

– Хорошо, – кивнул Анатолий. – Под наркомовские и на фронте воевать веселее было. Сообщение господина полковника, безусловно, произвело на нас ожидаемое впечатление. Он совершенно прав – своими силами с подобным проектом нам никак было бы не справиться.

– Как и мадьярам в том же Будапеште, – согласился Фёст. – Там ведь до сих пор не соглашаются признать, что никакая не «народная революция», жестоко подавленная советским режимом, случилась, а имел место почти аналогичный, правда, фашистский, при поддержке «антифашистских США и Европы» мятеж, также замаскированный «студенческими демонстрациями» и лозунгами о борьбе за «демократию», против «коммунистической оккупации»[98]. Ну, здесь на два уровня сложнее, так и мы чуток не те, что Хрущёв в пятьдесят шестом. Мы и поаккуратнее умеем, без ввода в город двух танковых армий. Тут вон у нас сидит-скучает твой коллега, господин Волович, сейчас ему слово дадим…