Я сняла трубку и услышала:

— С добрым утром, дорогая. Ты меня очень огорчила, чутьне испортила мне все удовольствие. Знаешь, я предполагал, что ты захочешьизбавиться от меня. Там была аскорбинка, а она совершенно безвредна. Так чтоизображать умирающую ни к чему…

— Значит, легкой смерти у меня не будет, — тяжеловздохнула я.

— А я тебе ее не обещал.

— Так какая же она будет, моя смерть? — с горькойусмешкой спросила я.

— Я еще не решил, но что-нибудь впечатляющее.

Я поднялась, накинула халат, заметив, что записка со столаисчезла.

— Еще один день, — сказала я громко и пошла в кухню.

Спускаясь по лестнице, почувствовала запах кофе. Он стоялвозле плиты с сотовым в правой руке, левой помешивал кофе в турке. При дневномсвете резиновая маска выглядела особенно нелепо. Джинсы, легкий свитер вобтяжку… Взгляд мой торопливо скользнул по его фигуре, успевая подмечать все. Якогда-нибудь раньше видела его?

— Доброе утро, — сказала я, садясь за стол.

— Хочешь кофе?

— Да, спасибо.

Он подал мне чашку, сам устроился напротив. Я видела егоглаза и его рот, он насмешливо кривился.

— Почему ты соврала? — спросил он.

— Что? — вскинула я голову.

— Ты написала, что убила его. Зачем?

Я пожала плечами.

— Какая разница.

— Отвечай, когда я спрашиваю, и не вздумай врать.

Я долго вертела чашку и хмурилась. Наконец сказала:

— Я подумала, тебе будет легче. Я убийца, значит, тыправ. Значит, все правильно, и у тебя не будет сожалений… — Он засмеялся, а яспросила, коснувшись его ладони:

— Что с твоими руками?

Он вроде бы удивился, перевел взгляд на свои руки, ладониего были в шрамах, точно он по неосторожности сунул их в мясорубку. Он опятьзасмеялся:

— Это моя любовь к тебе. Я ведь говорил, любовь — этовсегда боль.

Я взяла его ладони, осторожно погладила пальцы и тожезасмеялась:

— Если ты говоришь правду, даже страшно подумать, какаяу меня будет смерть.

Он резко поднялся и отошел к окну, смотрел в сад, стоя комне спиной. Я видела, как напряжено его тело, я чувствовала его боль.Приблизилась и обняла его, ткнувшись носом куда-то между лопаток. Он замер идолго стоял так, не оборачиваясь. А я думала, что он должен как-то покинутьдом, если, конечно, не желает раскрыть карты, ведь иначе я догадаюсь, чтоникуда он отсюда не уходит, он всегда здесь, в моем доме, с самого начала рядомсо мной… Вряд ли он захочет посвятить меня в свои тайны, а значит, сделает вид,что покидает дом. Белым днем выйти на улицу в дурацкой маске невозможно, еслимне повезет, я увижу его лицо.

Но мне не повезло. Он никуда не спешил, провел со мной весьдень и часть ночи, а исчез, когда я уснула.

Через несколько дней я стояла перед зеркалом, недовольнохмурясь, не жизнь, а наркотический бред. Лицо бледное, глаза лихорадочноблестят, губы нервно подергиваются. Игра чересчур затянулась, пора прекратитьвсе это. Последние двое суток он не звонил и не появлялся. Ожидание сделалосьневыносимым. Я устроилась возле камина, чертила пальцем узоры на паркете,долго, может, час, может, больше. Потом подняла голову и попросила громко:

— Пожалуйста, позвони мне, пожалуйста. — Я знала,что он слышит, он ведь где-то здесь, в доме. И он позвонил.

— Я все поняла, — сказала я устало. — Я знаю,чего ты хочешь. Мне очень страшно, но я сделаю это.

Я зашвырнула трубку в угол и пошла к балкону. Шел дождь,начало темнеть, было пасмурно и тоскливо. Я вернулась за стулом, влезла нанего, а потом на перила балкона. Посмотрела вниз, на мраморные плиты. Шум дождяскрадывал звук шагов, я поняла, что он за спиной, только когда он схватил меняв охапку. Он несколько задержался, должно быть, напяливал свою дурацкую маску.

— Ты с ума сошла, — сказал он испуганно, прижимая меняк груди.

— Я ведь отгадала? Ты этого хотел? Виктор лежал там, наплитах… все идет по кругу, этим началось, этим и закончится.

— Нет, — перебил он, встряхнув меня. — Нет…

— Да. Ты все решил правильно…

— Замолчи. Я ничего не решал.

Я оттолкнула его, пытаясь вырваться и перемахнуть черезперила, он вновь схватил меня и унес с балкона, а я принялась кричать, якричала что-то, захлебываясь слезами, пока он не ударил меня по лицу.

— Прекрати.

Я всхлипнула и надолго замолчала, словно раздумывая, потоммедленно покачала головой:

— Невозможно заставить человека жить, когда он этого нехочет.

— Выбрось всю эту чушь из головы! — рявкнул он. Ноя его не слушала, раскачиваясь из стороны в сторону, и бормотала, точно спятилав одночасье:

— Ты уйдешь сейчас? Уйдешь? А я останусь в этомпроклятом доме. Ты ведь бросил меня? Тебе все надоело, у тебя другая игрушка…

— Замолчи, замолчи…

— Ты просто исчезнешь, и я даже не смогу найти тебя, яведь не знаю, кто ты, ни имени, ничего… Я даже лица твоего никогда не видела…Ты исчезнешь, а я… я не хочу, я не буду… — Разумеется, истерика не замедлилаявиться, я опять вырвалась, он пытался что-то объяснить, пока не крикнул вкрайней досаде:

— Я люблю тебя. Куда мне деться, скажи на милость?

— Ты врешь. Если бы ты говорил правду, если бы ты…Зачем ты прячешься? — Он тяжко вздохнул, взял меня за руку. — Снимиее, — сказала я, он покачал головой:

— Нет.

— Почему?

— Как только я сниму ее, ты меня разлюбишь…

— Что с твоим лицом? — спросила я испуганно.

— Ничего, — отмахнулся он, в его глазах мелькнулострадание.

— Хорошо, — кивнула я и бросилась в кухню.

— Куда ты? — вскочил он.

Придется парню согласиться на мои условия, сумасшедшую неусторожишь двадцать четыре часа в сутки, если она замыслила самоубийство.

Я вернулась очень быстро. Он сидел на кровати, во всем егооблике читалось отчаяние. Я опустилась перед ним на колени и протянула руку:

— Вот.

— Что это? — удивился он.