Она толкнула дверь, перед которой стояла, и вошла в грязную, смрадную спальню, освещенную слабой лампочкой, горевшей в смежной со спальней ванной комнате. В спальне не было ничего, кроме старого канцелярского стула с прямой спинкой и неубранной кровати. Простыня на ней была сплошь в пятнах разного цвета и формы, при виде которых ее замутило. На потолке темнело большое влажное пятно, из которого звонко капала вода в стоящую на полу до половины наполненную кастрюлю. Единственное окно было занавешено выцветшим одеялом, державшимся на двух вбитых по краям рамы гвоздях. Вдоль стен во множестве валялись пачки — по четыре или по пять в каждой — старых пыльных бухгалтерских книг. Сильвия решила было заглянуть в них, но передумала. Она взяла штаны, висевшие на спинке стула — мешковатые, сшитые по моде сороковых годов брюки, — и поспешно вышла из спальни.

Берлоне разговаривал с Джимом, и лицо его было настолько живым и подвижным, что Сильвия усмехнулась — всего несколько минут назад они приняли его за покойника.

— Поживи с мое, — говорил Берлоне. — Ведь я еще езжу на машине, хотя у меня и нет прав. Ты слышишь меня?

Джим утвердительно кивнул, хотя по его глазам было видно, что он не верит.

— Я могу еще и потанцевать, но вот никак не найти партнершу. Это все равно что иметь хорошее перо, но не иметь чернил.

— О! — воскликнул Джим. — Так вы еще и проституток трахаете?

Старик снова рассмеялся. Он смеялся всем телом, и было похоже, что такой смех может его прикончить, если он даст ему волю.

— Трахать проституток? Да я уже лет тридцать никого не трахаю. Точно, верь мне. Ты знаешь, у меня такая сухая кожа, что женщина может загореться, если будет сильно тереться об меня. Хе-хе-хе! А сейчас я только смотрю. И это не дает мне окончательно состариться. — Берлоне посмотрел на Сильвию. — Не обижайся, дорогая.

— Да все нормально, — безразличным голосом произнесла она. — Раз это делает вас счастливым.

— Хе-хе-хе! Точно! Раз это делает меня счастливым.

Берлоне медленно встал на ноги — встал с трудом, натужно, словно много лет провел в неподвижности — и, протянув к Сильвии костлявую руку, взял у нее брюки. Он наклонился и неуклюже выпростал ноги из башмаков. Движения были для него столь явно болезненными, что Джим бросился помогать ему, но старик остановил его взглядом. Вся операция надевания брюк заняла не меньше двух минут, а когда он наконец застегнул молнию и пуговицы, его лицо расплылось в торжествующей улыбке.

— Хорошие брюки, — сказал он. — От Шварца, бруклинского портного.

Старик, не спеша и стараясь не совершать резких движений, снова опустился в кресло, тяжело дыша. Подняв голову, он внимательно посмотрел на Сильвию.

— Так ты дочурка Бернадетты, — сказал он. — Как же, знаю, знаю. Да ты и похожа на нее. Те же глаза. То же гордое лицо…

— Да только я-то черная, — добавила Сильвия, но Берлоне, презрительно скривившись, махнул рукой.

— Брось! Белая или черная, какая разница. Так твоя мама померла?

Сильвия кивнула головой.

— Да… это скверно. Но она умерла в мире со всеми и счастливой, так?

— Да, — соврала Сильвия.

Старик покачал головой и искоса посмотрел на нее недобрым взглядом.

— Ты проклятая, гнусная лгунья. Ведь ты ничего не принесла своей матери, кроме горя, причем с самого дня твоего рождения, об этом знаешь? Она мне писала. Ведь ты, именно ты, причина всех несчастий.

Лицо Сильвии было непроницаемым.

— Ну а чего тебя принесло сюда? — спросил Берлоне.

— Я хочу знать, кто был моим отцом.

— И ты приехала спросить меня об этом? А что тебе мать говорила?

— Она сказала, что папа.

— Возможно, им и был папа. Бернадетта и меня уверяла в этом. В письмах. А она никогда мне не врала. И вроде она не собиралась возвращаться в Гарлем или еще куда-то. Ты слышишь? Возможно, твоим отцом и был папа. У тебя есть что-то от него. Он был упрямым, непрошибаемым сукиным сыном. Редкостная погань и дрянь.

— Я тоже всегда так думала, — сказала Сильвия. Берлоне улыбнулся, и они оба пристально посмотрели друг на друга — не стесняющийся в выражениях старик и стареющая проститутка. Джим молча смотрел на них. Меньше всего они напоминали сейчас близких родственников.

— Послушайте, — примирительно сказала Сильвия. — Я лишь прошу вас рассказать мне то, что вам известно.

Старик на мгновение закрыл глаза и покрутил головой из стороны в сторону, словно делал упражнения для шеи. Открыв глаза, он уставился прямо на Джима.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Джим, — ответил Джим. — Джим Туллоу.

— А ты что думаешь об этом, Джим Туллоу?

Джим пожал плечами:

— Меня это не касается.

— А ты представь, что тебя это касается.

— Я думаю… — начал Джим и, сказав это, сделал паузу и вздохнул. — Я думаю… давайте посмотрим на все иначе, мистер Берлоне: вы старый человек, повидавший многое в жизни, но вряд ли вам доведется увидеть еще что-то важное. Я думаю, вам следует перестать браниться, успокоиться и рассказать своей племяннице все, что ее интересует.

Берлоне кивнул головой и ласково улыбнулся.

— Мне нравится этот парень. Выкладывает, не боясь, правду-матку. Согласен. Итак, мисс Сильвия Ди Наполи, что вас интересует?

— Я уже говорила вам, — устало произнесла Сильвия. — Я хочу знать, кто мой отец.

— Так я уже сказал тебе. Насколько мне известно, твоим отцом был Лука Ди Наполи, ничего другого я сказать не могу. Возможно, тебе надо поискать ответ где-либо в другом месте. Ты слышишь? Дешевка!

— Я вас не понимаю. О чем вы говорите?

Берлоне вздохнул и снова посмотрел на Джима.

— До нее всегда так туго доходит?! — риторически спросил он. — Передай мне сигару. Из той коробки на столе.

Джим открыл коробку, достал толстую кубинскую сигару и протянул ее старику. Берлоне вынул из кармана пуловера серебряный резачок для обрезки сигар, зажав сигару ревматическими пальцами, отрезал кончик и, сунув ее в рот, зажал между зубами. Он чиркнул серебряной зажигалкой и выпустил клуб сизого дыма в и без того уже спертый воздух.

— Эти сигары меня в конце концов доконают, — прокряхтел он. — Ох-хо-хо!

Сильвия и Джим молча наблюдали за ним.

— Я расскажу вам одну историю, — начал Берлоне. — Ты что-нибудь слышала о своем дедушке? Его звали Тони Берлоне. Он был моим братом. Тони Берлоне. Наверное, тебе знакомо это имя, так или нет? Он был настоящим мужчиной. Конечно, он был сукиным сыном, но у него было доброе сердце. И мы были не разлей вода. Вы слышите меня? Да, мы были друзьями.

Когда же это было? Наверное, осенью 1923-го. Мы с Тони открыли ночной клуб в Джунглях — так мы тогда называли кварталы вокруг 133-й улицы. Как раз между «Коттон-клаб» и «Конни Инн». Наш клуб мы назвали «Роза». Он был чем-то вроде «малины». понимаете, что это значит? А «Коттон-клаб»? Это было место, где собирались поглазеть на шоу богатые манхэттенские ублюдки. Куда там Парижу до этого заведения; шикарные скатерти на столах, красивые мулатки-хористки в перьях и с голыми бедрами — в общем полный набор для услады джентльменов. «Конни Инн» — там было засилье черномазых. Однако посетители были сплошь белые. Но все они были интеллектуалами, жаждущими послушать новый джаз. А что касается «Розы» — у нас все обстояло иначе. Музыка — это, конечно, важное дело, никто не спорит. У нас играли все блюзовые оркестры, от Арманда Пирона[83]до Уильяма Хэнди[84]. А в двадцатых годах у нас работал рассыльным сам Фатс[85]. Но для нас самым важным было создать такую атмосферу в клубе, в которой клиенты могли по-настоящему расслабиться. «Роза» была таким местом, куда можно было зайти, чтобы снять девочку, немного выпить, покурить травку — в общем, кто чего пожелает. И конечно же, у нас в любых количествах подавалась запрещенная в то время выпивка. Вы меня слышите?