— Как давно, генерал Хауссер? — въедливо поинтересовался Гиммлер. — Сколько лет тому назад я должен был передать свои полномочия в Австрии кому-либо?

Однако сбить с толку Хауссера, или хотя бы смутить его, было не так-то просто. В свое время это почувствовали и Геринг, и Кейтель, и даже сам фюрер.

— Как раз тогда, — ответил он, — когда для этого настало подходящее время. Наши общие победы всегда должны быть превыше наших с вами личных амбиций. — И тотчас же подстраховался: — Именно так я сказал недавно самому фюреру, который всегда ценил мою солдатскую простоту.

— Предполагаю, — вновь заговорил Кальтенбруннер, перебивая Хауссера, — что Скорцени следует назначить начальником военного управления Главного управления имперской безопасности[81].

— Это ваше право, Кальтенбруннер, — сухо обронил Гиммлер, давая понять, что Хауссер грубо нарушил торжественность момента. — Лично я не возражаю. Считаю, будет правильным, если Скорцени станет вашим непосредственным заместителем в вопросах безопасности «Альпийской крепости», по существу, вашим военным министром.

Рейхсфюрер хорошо знал, что Хауссер всегда скептически относился в назначению его командующим войсками СС. «Старый солдат» не раз внушал своим собеседникам-генералам и старшим офицерам, что во главе «армии СС» должен стоять настоящий боевой генерал, имеющий опыт командования крупными боевыми соединениями, опыт ведения боевых действий.

«Это не обязательно должен быть я, — провидчествовал Хауссер. — Теперь у нас появилось несколько боевых генералов СС, имеющих отличный боевой опыт».

Когда Гиммлеру доносили об этих высказываниях, он всегда осторожно интересовался, знают ли о них шеф СД Кальтенбруннер и «гестаповский Мюллер». Смысл ответа всегда сводился к тому, что конечно же знают, но считают, что в отношения рейхсфюрера и «СС-Папы» вторгаться не следует, дабы не привлекать к ним внимания.

Кое-кто из близкого окружения Гитлера даже добавлял, что до ушей фюрера эти разговоры Хауссера тоже доходят, но вождь лишь загадочно ухмыляется себе в усы. При этом давали понять, что определил такой тип отношения к этому заочному противостоянию хитрец Мюллер.

Когда в одной из бесед фюрер поинтересовался у шефа гестапо, что тот думает по поводу мнения СС-Папы, тот вроде бы многозначительно изрек: «Должен же и у Гиммлера тоже появиться в пределах рейха хотя бы один недоброжелатель? А то как-то неудобно получается: у каждого из нас недоброжелателей хоть отбавляй, только наш “Генрих Великий” считает себя талантливым и безгрешным. И потом мы ведь должны помнить, что на Бородинском поле против русских сражались только два полководца мира: Наполеон и, извините… Хауссер!».

Доказательств того, что слова эти принадлежали Мюллеру и что Мюллер выразил свою мысль именно этими словами, у рейхсфюрера так и не появилось. Хотя однажды он сам попытался спровоцировать фюрера на разговор о придворной притче по поводу «двух полководцев Бородинской битвы». Но по самому характеру сказанного он определил: «Так высказаться мог только “гестаповский мельник”, намекая Гитлеру на то, что пора бы уже и у Гиммлера завестись какому-то достойному сопернику, причем лучше всего — из кругов ваффен-СС. К тому же известно, что Мюллер и сам не прочь был бы видеть во главе войск СС «своего, отдельного» командующего[82].

«Они решили дождаться, когда мы с Хауссером вцепимся друг другу в глотки, чтобы затем обоих отправить в отставку, — как-то сказал себе Гиммлер в порыве такой редкостной откровенности. — Но в любом случае у Хауссера преимущество: он еще Первую мировую закончил в чине генерал-лейтенанта. И на Бородинском поле с русскими тоже сражался он, а не ты. Поэтому боевые генералы и офицеры ваффен-СС сплачиваются вокруг него, а не вокруг тебя».

— Говорят, свое Бородинское сражение вы уже начали описывать в романе? — все же не удержался Гиммлер от колкости, заставив Хауссера, выходившего из кабинета после Кальтенбрун-нера, остановиться буквально в проеме двери.

— Не в романе, господин рейхсфюрер СС, а в книге мемуаров. Одна из глав которой конечно же будет посвящена бою на Бородинском поле. После войны придет пора написать о многом из того, о чем пока что говорить не принято, — в обычно суховатом, ровном голосе Хауссера проявились несвойственные ему нотки мстительности. — Я, старый солдат, понимаю это только так.

В течение всего дня Штубер занимался размещением прибывающих в расположение «Альпийской крепости» частей и подразделений. Это были потерявшие свою боеспособность полки, под знаменами которых оставалось семьдесят-восемьдесят человек, да и то в основном легко раненных; какие-то тыловые службы и госпитали уже несуществующих армий и дивизий, которые ранее базировались в районе Дрездена, Бранденбурга или Мюнхена; остатки отдельных батальонов, ремонтные мастерские исчезнувших аэродромов и мотопехотных частей.

Все эти остатки, которые, находясь вблизи линии фронта, легко могли оказаться пушечным мясом очередного прорыва русских или американцев, а то и беззащитными целями для вражеской авиации, теперь, именем фюрера, сводились в истребительные батальоны и тут же направлялись в приграничные районы «крепости» для рытья окопов, сооружения дотов и бомбоубежищ, освоения местных пещер и заброшенных шахтных штолен.

Точно так же, именем фюрера и Гиммлера, комендант издал приказ о том, чтобы все местное население, способное держать в руках кирки и лопаты, было задействовано на строительстве окопов и прочих оборонительных сооружений.

Барон уже собирался оставлять аэродром «Люфтальпен-1», где вместе с Зонбахом знакомился со строительством защитных авиакапониров, когда обе батареи прикрытия вынуждены были вступить в бой с тройкой английских истребителей, которые буквально наседали на германский транспортный «юнкере» и сопровождавший его истребитель. Все кончилось тем, что один «англичанин» задымил и исчез где-то в глубинах Альп, судя по всему, он старался дотянуть до границы нейтральной Швейцарии, а двое других ушли на запад.

Что же касается поврежденного, уже теряющего управление «юнкерса», то сначала оц с трудом зашел на посадочную полосу, затем понадобилось еще несколько минут, прежде чем дверца открылась и из фюзеляжа появился трап, а вслед за ней — осторожно выглянула фуражка с высокой генеральской тульей, какие обычно шили себе службисты из штаба Верховного командования.