— Гнать его надо!!! На мыло! На мыло! — неожиданно раздался вопль из дальнего и самого темного угла кабинета… — Олух, а не судья. Какой там к черту офсайт… Ой, извините, — Смердин виновато приложил руку к груди, — на самом деле просто не сдержался. Продолжайте, не обращайте на меня внимания.

— Тьфу ты, — раздраженно сплюнул Ротиков, — повторяю, указ Президента для нас закон, и будьте любезны — его выполнять! Неужели вам не понятно, для чего в указе так дотошно все мелочи прописаны? Думаете, случайно? Нет, конечно! Главная задача закона, а значит и нас с вами, — не выпустить преступника на свободу. И не будьте наивными, комиссии по помилованию должны быть, но если откровенно, то они абсолютно никому не нужны…

— Послушать Ротикова, так комиссия наша, как те самые розы в ванне, — не вянут, но никому там и не нужны, — Кактус опять говорил жестко, — а вы бы спросили любого из тех девяти, кои вышли на свободу благодаря нам с вами: «Нужна комиссия или нет?» Спросили бы их родственников, друзей… Так что ошибаетесь, коллега. Ох, как ошибаетесь!

— Послушайте, бывшая молодежь, — вновь проснулся телефон, — объясните мне, малообразованному, — что это за звери такие — эффект присутствия, эффект отсутствия? Меня вот слышите? Ногу слышите? — В телефоне опять раздался громкий стук. — Мало? Видеть хотите? Ладно, подъехать могу, если, конечно, машину дадите.

— А что, попробуем, — оживился Мартов, — лишь бы Виктор никуда не умотал. Жди, народный! Я тебя отключаю на минутку.

Мартов повесил трубку и набрал номер водителя:

— Виктор, ты где?

— Где-где — в Караганде! Сергеич, что, ты меня не знаешь? Раз я сказал никуда, значит, никуда. Сижу, музон слушаю.

— Молодец! Тогда обернись-ка быстренько за Артистом, тут пять минут, не больше. Записывай адрес…

— На кой мне адрес. Сам знаю. Ездил уже…

Переговорив с водителем, Мартов вновь соединился с Артистом:

— Давай, народный, собирайся. Виктор уже выехал. Конец связи.

— Есть с вещами на выход, — отрапортовал телефон, — а на связи я еще малеха побуду. Маркиз, паразит, «Вискаса» нажрался и спит без задних ног, а одному мне скучно.

Мартов и Елена Александровна подошли к замершему огромному вполстены кабинета окну и проводили взглядом быстро скрывшиеся за ближайшим углом красные огоньки председательской «тойоты».

— Понёсся Виктор, или ВиктОр, по-вашему, — поправила ударение Елена Александровна, — только снег из-под колёс…

— Вот!!! Грустный он какой-то, — встрепенулся Мартов.

— Кто грустный, Виктор? — удивилась Елена Александровна.

— Ха, ха, ха, — театрально захохотал Ротиков. Потом, спохватившись, виновато улыбнулся даме.

Мартов подышал на заиндевелое стекло, растер пальцами кристаллики:

— Только сейчас понял — какой снег сегодня. Снег грустный. Падает и падает весь день. Монотонно и печально. Тяжело как-то падает. Нет привычного блеска на солнце. Нет беззаботного кружения снежинок, игры красок. Приглядитесь внимательно, Елена Александровна, видите, как грустит он сегодня.

Елена Александровна только пожала плечами.

Подошел к окну и Семен Алексеевич с томиком Есенина в руках.

— А может, это вовсе и не снег грустит? Друзья мои. А мы с вами…

Вот послушайте:

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И березы в белом плачут по лесам…

Всегда и везде Семен Алексеевич Кактус прежде всего врач: профессионально, как очередного пациента, он заботливо взял Мартова за кисть и стал прослушивать пульс, глядя на часы:

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

— Да ну вас! — вырвал руку Мартов. — Вы, Семён Алексеевич, как врач обязаны нам положительные эмоции прописывать. Ну, скажем, пилюли для радости по двадцать капель перед едой. Так нет же — совсем наш доктор тоску нагнал.

Последние слова председателя не могли не быть прокомментированы Артистом, все еще «висевшим» на громкой связи:

— По двадцать перед едой!? По двести перед закуской! Эх, если бы не проклятая нога моя загипсованная, я бы вам без всякого рецепту настроение поднял. У меня дома столько микстуры этой скопилось. И ирландской, и армянской, и французской и хр… хр… — Артист на секунду задумался, — и хрен поймешь еще какой. Фанаты всё мои любезные. Так что, милости прошу к нашему шалашу. Заходите после комиссии. Маркиз рад будет. А вон и Виктор появился! Ладно, одеваюсь потеплее, чтобы к вам не полным отморозком прибыть, и, как говаривала Аннушка Каренина: «До скорого…»

— Главное, помни, ты нам живой нужен, пусть хоть и отмороженный, — подошел к телефону Мартов, — с кворумом беда.

— «О жалкий кворум мой», — пропел народный и повесил трубку.

— Да, без кворума нам никак, — согласился с Мартовым Ротиков. — Кстати, об отморозках. Вы не представляете, сколько их сейчас! Я-то знаю. Сегодня вот в первой подростковой двое таких охранника убили и женщину в заложницы взяли. Сестричку из медсанчасти. Требуют полмиллиона долларов и бронированный автомобиль. Ни много ни мало.

— На что надеются, негодяи? — Елена Александровна искренне негодовала. — Не успели жизнь по-настоящему начать, а уже и невинную кровь пролили. Что же с ними дальше-то будет?

— То и будет… — развел руками Ротиков, — кровь-то сегодня у них не первая. Оба и без того за убийства сидели.

— Да, — включился в разговор Мартов, — я на комиссию ехал, Виктор как раз по приемнику слышал, передавали. Там трое в заложниках! Двое заключенных и сестричка. Девчушку особенно жаль. Но дай-то бог, все у них там нормально завершится…

Елена Александровна опять незаметно перекрестилась.

— Давайте, креститесь, — не удержался Ротиков, — вот если бы дали им каждому по вышке за первые убийства, так и Бога просить не пришлось бы и креститься. Казнить нужно таких, а не миловать!

— Я вот вчера статью в «Вечерку» писать начал, — спокойно произнес Мартов, — о наших с вами болячках. Набрал на компьютере название. Как раз то самое: «Казнить нельзя помиловать». Компьютер мгновенно мне на ошибку указал да сам же ее и исправил. Поставил запятую. Притом не куда попадя, а именно после слова «нельзя».

— Вот так! — обрадовался Кактус. — Душа электронная не смогла посягнуть на душу живую, человеческую. Нельзя, мол, казнить. Миловать — и всё. Здорово, а! Это я вам как врач говорю.

— Казнить — миловать, — стукнул кулаком по столу Ротиков, — тоже мне проблему нашли! Кстати, это и к Есенину вашему относится. «…Не дай бог, во взрослую колонию. Испортят пай-мальчика…» — передразнил он Кактуса. — Детский лепет!

— Правильно, — Елена Александровна почувствовала, что должна поддержать Ротикова, — а кто знает, может, это он самый сейчас над несчастной сестричкой в камере измывается да полмиллиона с броневиком требует.