подумайте! — телефон. Сколько лет прошло с тех пор, как я слышал в последний раз телефонный звонок? Меня вызывали в городскую больницу — несчастный случай. Я приехал и порадовался: в палате такая чистота, и сестры все такие молоденькие, и все в белоснежных халатах (теперь их там, конечно, нет — тоже уехали в Африку). Мне навстречу вышел мой коллега — молодой человек, на которого я возлагал большие надежды, теперь он оправдывает их в Браззавиле. Из его слов я узнал, что кандидата оппозиции (как это старомодно звучит теперь) на политическом митинге избили хулиганы. Случай серьезный. Поврежден левый глаз. Я стал осматривать его, но глаз оказался цел, зато скула была рассечена до кости. Мой коллега вернулся. Он сказал: «У телефона начальник полиции. Насильники арестованы. Президент хочет знать результаты медицинского обследования. А вот цветы, их прислала супруга президента…» — Доктор Мажио негромко засмеялся в темноте. — Такого никогда не бывало, — сказал он. — Даже в лучшие времена, даже при нашем президенте Эстимэ {66}. Фрейдовские неосуществленные желания обычно не проступают в снах с такой прямолинейностью.

— Сон не совсем марксистский, доктор Мажио. Откуда в нем взялся кандидат оппозиционной партии?

— Может быть, это марксистский сон о далеком-далеком будущем. Когда государства изживут себя и останутся только местные выборы. В округе Гаити.

— Меня удивило, что «Капитал» стоит у вас на полке на самом виду. Не опасно ли это?

— Я уже как-то говорил вам. Папа Док проводит грань между философией и пропагандой. Окно на Восток он будет держать открытым до тех пор, пока американцы не начнут снова снабжать его оружием.

— Никогда они на это не пойдут.

— Ставлю десять против одного, что через несколько месяцев отношения наладятся и к нам снова пожалует американский посол. Вы забываете: Папа Док — оплот против коммунизма. Здесь не будет ни Кубы, ни залива Свиней. Есть, конечно, и другие причины. Тот, кто ратует за Папу Дока в Вашингтоне, одновременно защищает интересы американцев, у которых здесь мукомольные мельницы (на них перерабатывают импортную низкосортную пшеницу, и наш народ получает серую муку. Просто удивительно, как крупно можно наживаться на беднейших из бедных — для этого даже особой изобретательности не требуется). Кроме того, не забывайте о грандиозных махинациях с мясом. Нашей бедноте что мясо, что пирожные — и то и другое недоступно, следовательно, она ничего не теряет, если все мясо уходит с Гаити на американский рынок. Тамошних импортеров не смущает то обстоятельство, что здесь не придерживаются стандартов по выведению скота. Мясо идет в консервные банки, а их шлют в слаборазвитые страны по договорам об американской помощи. Американский народ нисколько не пострадает, если эти торговые операции прекратятся, пострадать придется только вашингтонскому политикану, который получает по центу с каждого фунта экспортируемого мяса.

— Вы отчаиваетесь, когда заглядываете в будущее?

— Нет, не отчаиваюсь и никогда себе этого не позволю, но разрешит наши задачи не морская пехота. Мы знаем по опыту, что это такое. Если они здесь высадятся… как знать, может, я буду сражаться на стороне Папы Дока. Он, по крайней мере, гаитянин. Нет, все должно быть сделано нашими руками. Мы злачная трущоба, плавающая неподалеку от берегов Флориды, и американцы тут нам не помогут — ни оружием, ни деньгами, ни советами. Несколько лет назад мы узнали цену их советам. Здесь была группа Сопротивления, связанная с одним сочувствующим ей человеком из американского посольства: группе обещали всяческую моральную поддержку, но сведения о ней поступили в ЦРУ, а из ЦРУ — по прямому каналу к Папе Доку. Представляете, что стало с этими людьми. Государственный департамент не пожелал никаких беспорядков в Карибском море.

— А коммунисты?

— У нас более крепкая организация, и мы осмотрительнее, но можете не сомневаться, при малейшей нашей попытке совершить переворот на Гаити высадится морская пехота, и Папа Док останется у власти. На взгляд Вашингтона, положение у нас в стране вполне стабильное, хоть она и не пригодна для туризма. Ведь от туристов одни неприятности. Иной раз они слишком много всего видят и забрасывают своих сенаторов письмами. Вашего мистера Смита очень встревожили расстрелы на кладбище. Да, кстати, исчез Гамит.

— Что с ним случилось?

— Надеюсь, он где-нибудь прячется, но его машину нашли, брошенную, недалеко от порта.

— У Гамита было много друзей среди американцев.

— Но он не американский гражданин. Он житель Гаити. А с гаитянами можно поступать как угодно. Трухильо еще в мирное время перебил на реке Массакр двадцать тысяч наших крестьян: они пришли в его страну на резку тростника — мужчины, женщины, дети. И вы думаете, Вашингтон прислал ему хотя бы один протест? Он еще чуть ли не двадцать лет благоденствовал, пользуясь американской помощью.

— На что же вы надеетесь, доктор Мажио?

— Может быть, на дворцовый переворот (Папа Док шагу никуда не делает, до него можно добраться, только если проникнуть во дворец). А потом, прежде чем на его место сядет Жирный Грасиа, я надеюсь, что народ проведет чистку.

— На повстанцев надежда плохая?

— Они же не умеют воевать, бедняги. Идут на укрепленные пункты, размахивая винтовками, когда ухитрятся раздобыть их. Может быть, они и герои, но им надо учиться, как жить, а не как умирать. Вы думаете, Анри Филипо постиг хотя бы азы партизанской войны? А ваш несчастный хромой Жозеф? Им нужен кто-то с военным опытом, и тогда через год-другой, может быть… Мы народ не менее отважный, чем кубинцы, но местность у нас очень уж суровая. Леса свои мы все вырубили. Приходится жить в пещерах, спать на голых камнях. И еще одна проблема — вода…

И, как бы подчеркивая его пессимизм, на землю хлынул потоп. Нам даже не стало слышно друг друга. Огни города стерло дождем. Я сходил в бар, принес оттуда два стакана рому и поставил их между доктором и собой. Мне пришлось взять его руку и навести на стакан. Мы сидели молча, пока самый сильный ливень не отшумел.

— Странный вы человек, — сказал наконец доктор Мажио.

— Почему странный?

— Слушаете меня, как глубокого старца, который рассказывает о далеком прошлом. Мне кажется, вам все безразлично, а ведь вы живете здесь.

— По рождению я гражданин княжества Монако, — сказал я. — Это почти то же самое, что ничейный.

— Если б ваша матушка дожила до наших дней, ей бы не было безразлично все это. Она, пожалуй, ушла бы в горы.

— Без всякой пользы делу?

— Да, конечно, без всякой пользы.

— Вместе с любовником?

— Он, безусловно, не отпустил бы ее одну.

— Я, наверно, весь в отца.

— Кто он был?

— Понятия не