меня домой. Получится неправдоподобно. Надо так разыграть, будто мы чудно провели вечерок все втроем.

— Как провели?

— В азарте бешеных страстей, — сказал Джонс.

— В юбке не запутаетесь? — спросил я.

— Ну что вы, старина. — И он добавил таинственным тоном: — Мне не в первый раз. Конечно, при совершенно иных обстоятельствах.

Джонс спустился по сходням, держа меня под руку. Юбки были такие длинные, что ему пришлось подобрать их сзади, как это делали викторианские дамы, переходя через грязную улицу. Вахтенный разинул рот при виде нас: он не знал, что на борту была женщина, да еще такая. Поравнявшись с ним, Джонс игриво и одобрительно повел в его сторону своими карими глазами. Я заметил, что они сильно выиграли от накинутой на голову шальки — стали красивые, смелые, раньше их убивали усы. Спустившись со сходен, он обнял казначея и вымазал ему обе щеки бритвенной пудрой. Полицейский тупо смотрел на нас — Джонс явно был не первой женщиной, покидающей «Медею» в предрассветные часы, и вряд ли он мог приглянуться человеку, знакомому с девочками мамаши Катрин.

Мы медленно шли рука об руку туда, где я оставил машину.

— Вы слишком высоко задрали юбку, — предостерег я Джонса.

— Я женщина нескромная, старина.

— Flic [55] увидит ваши башмаки, вот я о чем.

— В темноте-то?

Я никогда бы не поверил, что все будет так просто. Шагов позади не слышалось, моя машина стояла на прежнем месте, около нее никто не вертелся, ночью правил покой и Колумб. Я сидел и думал, пока Джонс примащивался рядом со мной со своими юбками. Он сказал:

— Однажды мне пришлось играть Боадицею. В скетче. Веселил товарищей. Среди зрителей присутствовал член королевской семьи.

— Королевской семьи?

— Лорд Маунтбеттен. Вот было времечко! Пожалуйста, примите левую ногу. Вы наступили мне на юбку.

— Куда же мы отсюда поедем?

— Понятия не имею. Человек, к которому у меня было рекомендательное письмо, засел в венесуэльском посольстве.

— Там самая сильная охрана. У них отсиживается чуть ли не половина генерального штаба.

— Я вполне удовлетворюсь более скромным обществом.

— Может, вас нигде и не примут. Ведь вы, собственно, не политический беженец.

— А если надуешь Папу Дока, это нельзя подвести под Сопротивление?

— Может, такому постояльцу никто не обрадуется? Об этом вы не подумали?

— Вряд ли меня выгонят, если уж я проникну в какое-нибудь посольство.

— Найдутся такие, где и на это пойдут.

Я включил мотор, и мы медленно поехали к городу. Мне не хотелось, чтобы наш отъезд был похож на бегство. Перед каждым поворотом я смотрел, не видно ли впереди фар встречной машины, но в Порт-о-Пренсе было пусто, как на кладбище.

— Куда вы меня везете?

— Единственно, куда могу придумать. Посла нет в городе.

Когда мы стали подниматься в гору, я почувствовал облегчение. Перед знакомым мне поворотом заставы не будет. Полицейский, стоявший у посольства, только заглянул в машину. Меня он знал в лицо, а при неосвещенном щитке Джонс легко сошел за женщину. Тревогу еще не подняли — Джонс был всего-навсего преступник, а не патриот. Дали знать, вероятно, только на заставы и отрядили тонтон-макутов к британскому посольству. Устроив облаву на «Медее», а может, и у меня в отеле, они, видимо, решили, что добыча от них не уйдет.

Я велел Джонсу оставаться в машине, а сам пошел звонить. В посольстве еще не все спали, потому что в одном из окон нижнего этажа горел свет. Тем не менее мне пришлось позвонить второй раз, и я с нетерпением слушал, как откуда-то из недр дома к двери приближаются шаги — тяжелые, неторопливые, мерные. Затявкала и взвизгнула собака, что меня удивило, так как собак в этом доме я никогда не видал. Потом чей-то голос — наверно, ночного швейцара, спросил:

— Кто там?

Я ответил:

— Мне нужно повидать сеньору Пинеда. Скажите ей, что это мосье Браун. По срочному делу.

Щелкнул замок, отодвинули щеколду, потом сняли цепочку, но человек, отворивший мне дверь, был не швейцар. На пороге, близоруко щурясь, показался сам посол. Он был без пиджака и без галстука. Я впервые видел его не в полном параде. Рядом с ним стояла настороже премерзкая маленькая собачонка — настоящая сороконожка в длинных лохмах серой шерсти.

— Вы хотите видеть мою жену? — сказал он. — Она уже спит.

Увидев эти усталые, полные обиды глаза, я подумал: он знает, он все знает.

— Вы хотите, чтобы я разбудил ее? — спросил он. — Вам так срочно? Она с моим сыном. Они оба спят.

Мой ответ прозвучал нелепо и двусмысленно:

— Я не знал, что вы вернулись.

— Я прилетел вечерним самолетом. — Он поднял руку к шее, где полагалось быть галстуку. — У меня накопилось столько дел. Знаете как… надо прочитать столько бумаг и… — Он словно оправдывался передо мной и смиренно протягивал мне свой паспорт. Национальность — человеческое существо. Особые приметы — рогоносец.

Я сказал пристыженно:

— Нет, пожалуйста, не будите ее. Я, собственно, хотел поговорить с вами.

— Со мной? — На секунду мне показалось, что его охватил панический ужас, что он отступит назад и захлопнет за собой дверь. Может, он подумал, уж не собираюсь ли я поведать то, что ему будет страшно услышать. — Нельзя ли отложить до утра? — взмолился он. — Сейчас так поздно. У меня столько работы. — Его рука потянулась за портсигаром, но портсигара при нем не было. Может, он хотел сунуть мне пачку сигар, как суют деньги, лишь бы отделаться от человека? Сигар под рукой не оказалось. Сдавшись, он проговорил несчастным голосом: — Хорошо, входите, если уж вам так необходимо.

Я сказал:

— Песик меня не одобряет.

— Дон-Жуан? — Он прикрикнул на эту жалкую собачонку, и она стала лизать ему башмак.

Я сказал:

— Со мной тут еще один, — и махнул Джонсу.

Посол взирал на дальнейшее, совсем уже отчаявшись и не веря своим глазам. Он, видимо, все еще думал, что я собираюсь во всем открыться и, чего доброго, потребую расторжения его брака, но какая роль отводится тут вот этой? Кто она — свидетельница, нянька, которую приставят к Анхелу, или женщина, которую ему подсунут вместо жены? В кошмаре все мыслимо — любая жестокость, любой гротеск, а ситуация, безусловно, казалась ему кошмарной. Из машины появились сначала большие башмаки на толстой каучуковой подошве, носки в красно-черную полоску, точно школьный галстук, надетый не туда, куда следует, потом подзор за подзором черной юбки, и, наконец, голова, и плечи, укутанные шалькой, и белая от ремингтоновской пудры физиономия с игривым взглядом карих глаз. Джонс встряхнулся, как воробей, искупавшийся в пыли, и заспешил к нам.

— Это мистер Джонс, — сказал я.