– Никак боишься?

Усилием воли я сделала три решительных шага, пока видимость не пропала окончательно.

Тьма кромешная. И полная тишина.

– Лютер?

В ответ молчание.

– Лютер. Я ничего не вижу. Куда я должна двигаться?

Я ждала и того, что он откликнется, и когда мои глаза увидят хотя бы намек на свет. Но ничего не происходило.

Грудь мне начинала сдавливать теснота. Я погладила себе живот и мысленно произнесла: «Все хорошо. С нами все будет в порядке. Убивать нас он не собирается. Не хочет».

Не оставалось ничего иного, кроме как протискиваться вперед. Медленно, мучительно.

Шажок за шажком. Выставив руки, чтобы ни обо что не стукнуться и не споткнуться.

Через десять шагов левой рукой я царапнулась о стену и положила на нее ладонь, используя как ориентир.

– Лютер, что все это значит? – позвала я. – Чего ты хочешь?

В ответ лишь эхо моего голоса.

Он следит за ней через проделанную в стене дыру. В очках ночного видения ее серо-зеленый образ слегка туманится.

Глаза искрятся, как изумруды.

В темноте приподнимается и опадает грудь.

Страх на ее лице глубок и одновременно прекрасен.

Одна из череды женщин, с которыми он это проделывал, просто упала, свернулась, как плод в утробе, и вопила до тех пор, пока не лишилась чувств.

Но Джек так не поступит.

Да, она боится, но контролирует свой страх.

Он снимает очки, кладет палец на выключатель и ждет.

Я остановилась.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

Пусть сердце слегка поуспокоится.

На месте мрака, где клубился ужас, я воссоздала родные лица Фина, Херба и Гарри. Представила, как Фин сидит наискосок от меня на краешке дивана, натирает мне разбухшие ноги и с озорным огоньком в глазах рассказывает что-то из своего прошлого; как он впервые на меня запал и не давал покоя, увивался за мной по вестибюлю бассейна. Увидела Херба с крошками от рогалика на седых моржовых усах, как он излагает мне постулаты своей новой и, по его словам, крайне действенной диеты. Как Гарри – мой безбашенный, дурашливый, запальчивый, расчудесный Гарри – пыжится приляпать моей дочурке какое-нибудь экзотичное модное ликеро-водочное имечко.

Пусть любовь и привязанность к моим мальчикам влекут меня и дальше.

Спустя два шага я обо что-то ударилась и отпрянула, сдавив в себе визг.

Нет, не обо что-то. Об кого-то.

Упругость кожи под тканью не спутаешь ни с чем.

– Лютер, это ты?

Все еще пятясь назад, я спохватилась, что рука у меня потеряла соприкосновение со стеной. Кружа, ворвалась дезориентация.

Чтобы не упасть, я хотела схватиться за пол, но кое-как устояла в согбенной позе.

– Кто здесь?

Никто не отозвался.

Какое-то время из-за барабанного гула сердца я ничего не слышала.

Попыталась двинуться, но столкнулась со стеной.

Повернулась. Снова тронулась вперед.

Я считала, что направляюсь обратно к дверям, но вместо этого ткнулась еще в кого-то, а когда вскрикнула, то получила от него удар.

Гниль разложения… О нет.

В следующую секунду коридор озарился синим лучиком стробоскопа, и ноги у меня подкосились от тошнотного ужаса. Подвешенные к потолку, в считаных сантиметрах от пола сонно покачивались пластиковые мешки с телами мужчин и женщин, общим числом с дюжину.

– Есть кто живой?

Ответа не последовало. А при следующей вспышке стробоскопа через пластик я различила следы их умерщвления: раны от пуль и ножей, размозженные головы. Местами из прорывов в пластике сочилась гнилая сукровица; линолеум непосредственно впереди меня был скользким от трупной жидкости.

Мне вступило в голову. Чувствовалось, что ум балансирует на грани бездонной пропасти безумия.

Нет. Нет! Нет!!!

Это как раз то, чего он хочет. Жаждет. Увидеть мой страх.

Чтобы сломить меня.

К черту с ним, а со страхом и подавно.

Нужно идти, вперед. Ради моих друзей. Для моего ребенка… Мертвых мне бояться нечего. Уж с ними я как-нибудь совладаю.

Я немного воспряла духом и начала пробираться между подвешенными на цепях трупами, которые, стоило их ненароком задеть, приходили во флегматичное кружение. Тем не менее я шла, огибая лужи натекшей крови и стараясь не вдыхать трупное зловоние.

Наконец мерзостная сцена оказалась позади. Стоило мне свернуть за угол, как стробоскоп погас. Вытянув руки, я заковыляла быстрее, стремясь по возможности отдалиться от тех…

Колени стукнулись обо что-то еще. Оно шевельнулось и жалобно вскрикнуло. Вместе с тем я содрогнулась от ударившего по ушам железного грохота.

Наверху замелькал прямоугольник мягкого синеватого света.

Я находилась в бетонном боксе размером с санузел. Источник света – светодиодная панель – находился над головой как минимум метрах в трех, а бетонные стены поднимались выше и растворялись во мраке.

За мной замкнулась черная металлическая дверь. Ни ручки, ни клавиатуры.

У моих ног корчилась пожилая женщина в золотистом халате в блестках, как слезы переливающихся на неярком свету.

Первое, что бросалось в глаза, это что ее пальцы на руках и ногах сплошь, впритирку унизаны перстнями.

Шея, запястья и предплечья без зазоров укрыты золотыми браслетами – не женщина, а живая инкрустация.

Она ежилась на каменном полу, усыпанном медяками.

На моих глазах женщина попыталась подняться, но стоять могла лишь в согбенной позе. Цепной ошейник прихватывал ее к чугунному ядру размером с арбуз, на одной стороне которого виднелось трафаретное «50 КГ», а на другой «МУЖ № 6».

Чтобы заглянуть ей в глаза, мне пришлось опуститься на корточки.

Уже в годах, но красивая. Лицо в корке обильной, проточенной слезами косметики.

– Меня зовут Джек Дэниэлс, – тихо сказала я. – А вас?

– Амина, – прошелестела та тихим, будто сорванным воплями голосом.

– Упрятал Лютер?

– Имени не знаю.

– Брюнет с длинными волосами?

– Да.

Я оглядела бокс, ища, чем можно разделать цепь, но на гладких бетонных стенах, разумеется, ничего не было.

Даже таблички, что почему-то настораживало.

– Для чего он это делает? – спросила Амина.