– Давайте, Джеймс, рассуждать проще: для Геронсдина все идет к лучшему.

* * *

От робкого прикосновения осени закачались ветки под прохладным ветром, полетела листва, зашуршала под ногами. В этот первый по-настоящему осенний день цыгане хоронили главу клана, старую Бьюлу Вебб.

Мейси приехала в деревню к половине одиннадцатого. Главная улица была уже запружена кибитками цыган, собравшихся со всех окрестностей. Караван тянулся до самого перекрестка, до геронсдинской окраины. Некоторые цыгане прибыли на старых грузовиках, долго тряслись по проселкам; другие пришли с ближайших к Геронсдину ферм, пешком через поля. Женщины сбились в отдельную группу. Непривычно было видеть их в черном, без намека на цыганскую пестроту одежд. Как и на любом сборище, будь то праздник или печальное событие, целый день женщинам и мужчинам следовало провести порознь. Идя к церкви, Мейси слышала плач и причитания близких Бьюлы. У цыган принято вслух выражать скорбь, причем сила звука напрямую зависит от степени родства с покойным. Пейши, поддерживаемая под локти, громко взывала к небесам, умоляя вернуть обожаемую свекровь.

Геронсдинцы тоже вышли из домов. Стоя по большей части в дверных проемах, чтобы, упаси бог, не смешаться с цыганами, они глазели на действо. Никто не ворчал: дескать, понаехало цыганья, всю улицу загородили. Быстро распространилась весть, что Пим Мартин, сын пекаря, считавшийся погибшим на войне, теперь заделался цыганским бароном, и все благодаря покойнице, которая его спасла. Помня о своем долге перед Пимом, геронсдинцы отступили, на день предоставили чужакам свою деревню и даже временно сняли таблички «Цыганам вход воспрещен».

Вскоре толпа у церкви притихла. Стали указывать на дорогу. Давящее молчание позволяло расслышать цокот конских копыт. Это приближалась кибитка Бьюлы, управляемая Веббом. Весь в черном, сегодня он отказался от неизменной шляпы. Длинные волосы развевались на ветру. На козлах, устроив голову на Веббовых коленях, лежала джюклы. Вот кибитка поравнялась с церковью. Напротив был тот самый пустырь, где в адском пламени погибли родные Вебба. Цыгане поспешили выпрячь лошадь и увести ее подальше. Причитания возобновились, когда из кибитки вынесли гроб. Первым, водрузив на плечи изножье гроба, шел Вебб. Склоняясь под тяжестью, цыгане внесли гроб в церковь для отпевания. Бьюлу решили похоронить рядом с Джейкобом, Беттиной и Анной ван Маартен.

Мейси не пыталась пробиться поближе к гробу. Конечно, пришлые цыгане интересовались, что она делает на похоронах Бьюлы. Мейси заметила, как один цыган кивнул в ее сторону и сказал, вероятно, что-то в таком роде: «Бьюла приветила эту женщину. Она, конечно, метиска, в родстве с нами лишь по материнской линии – но все-таки нашей крови». Теперь, глядя на пыльные витражи, Мейси вспоминала похороны своей бабушки. Отец сообщил о ее смерти речным цыганам, которые как раз остановились в их краях. Цыгане передали весть дальше, всему речному народу. В день похорон отовсюду плыли челноки – это речной народ спешил пожелать бабушке доброго пути.

После похорон Вебб снова впряг лошадь в кибитку Бьюлы и направился, во главе цыган, обратно на поляну, где уже было готово поминальное угощение – жаркое из ежа. Бредя опустевшими хмельниками, Мейси видела, что у подножия холма собрались лондонцы и, подобно геронсдинцам, ждут цыган, хотят поглазеть на них. Билли Бил помахал Мейси, вместе с Дорин подошел поздороваться.

– Мы хотели отдать дань памяти старой цыганке. Сейчас отметимся – и назад. Уже и вещи собрали, завтра первым пригородным в Пэддок-вуд поедем, а оттуда – в Лондон.

– Вебб будет рад, что вы пришли. И я тоже рада.

Мейси взглянула на выпас, на лошадок. К ним подошел цыган, повел прочь, привязал к изгороди, чтобы не разбежались. Вебб в кибитке Бьюлы отъехал подальше от лесной опушки. Спрыгнув с козел, он выпряг лошадь и посмотрел вниз, на подножие холма, где собрались лондонцы. Вебб не сразу взмахнул рукой в знак того, что принимает их соболезнования. Увидев этот взмах, лондонцы побрели к своим времянкам, чтобы продолжить сборы домой, в суетный город.

Пейши приблизилась к Мейси, взяла ее за руку и повела на поляну – поминать Бьюлу. Многочисленные собравшиеся говорили еле слышно, приглушали свои гортанные от природы голоса из уважения к покойной.

Когда все было съедено, цыгане, как по команде, поднялись и направились на поле, где стояла кибитка Бьюлы. Группа женщин задержалась на поляне, чтобы вымыть тарелки, чугунки и сковородки.

Мейси огляделась в поисках джюклы. Той нигде не было. С самых похорон Мейси не видела собаку. Вебб, похоже, забыл о ней. Когда все цыгане собрались, он начал поливать керосином кибитку, где заранее были сложены все вещи Бьюлы – одежда, посуда, перина, одеяло и подушка, магические кристаллы, лоза и букетики диких астр, что она успела перед смертью связать на продажу. Вперед выступил цыган с горящей головней. Вручил ее Веббу, который высоко, так, чтобы все видели, поднял свой факел – и метнул его в кибитку, испустив скорбный вопль. Мейси вздрогнула. Пламя мигом охватило деревянные борта кибитки, зашипела и стала пузыриться краска, послышался треск – это лопались от жара керамические, стеклянные, металлические предметы.

Тем временем Пейши сбегала за скрипкой Вебба, вручила ее мужу. Он с нежностью открыл футляр, развернул золотисто-желтый бархат. Поместил скрипку на плечо, прижал подбородком, взял смычок – и заиграл. Исполненные скорби звуки подхватывал ветер, нес над полями, над проселочными дорогами, которые много лет топтала Бьюла. Мейси неотрывно глядела в огонь. Музыка становилась все напряженнее, ритм менялся снова и снова, и к тому мигу, когда огонь целиком поглотил кибитку, определился общий рисунок мелодии. Вебб рассказал всю жизнь Бьюлы, отдал дань каждому периоду – от девичества до статуса главы клана. По цыганским поверьям, погребальный костер означает конец земного пути, разрыв любых связей с бренным миром. Завтра, когда остынут железные детали кибитки, цыгане их соберут, чтобы перековать. Из пепла, подобно фениксу, возродится новое временное обиталище.

Когда пламя присмирело, Мейси попрощалась с Веббом и Пейши. Она не хотела задерживаться в таборе. Пора было возвращаться, ведь, несмотря на толику цыганской крови, что текла в ее жилах, Мейси принадлежала к другому миру. Ее стихия – Лондон, и ей пора домой.

Она замедлила шаг у церкви, подозревая, что джюклы осталась здесь. И точно: собака стерегла последний приют своей хозяйки, щедро усыпанный цветами холмик. Мейси опустилась на колени рядом с собакой. Та не шевельнулась. Острая морда лежала на передних лапах, глаза были широко открыты. Собака несла вахту.

– Джюклы, тебе нельзя здесь оставаться. Твои скоро уедут.

Собака никак не отреагировала. Мейси еще посидела с ней, погладила холку, послушала, как кричат в небе птицы, как фыркает лошадь на главной улице, как смеются дети, увлеченные игрой. Обыденные, привычные деревенские звуки. Продолжая гладить собачью холку, Мейси вспоминала, как джюклы шла с ней к автомобилю, как в лунном свете алмазами сверкали ее глаза.

Уже на главной улице, из машины, Мейси заметила Битти Драммонд. Неугомонная журналистка брала интервью у Фреда Йомена, которого отловила на крыльце гостиницы. Мейси не остановилась, не стала задерживаться. Потому что ехала домой.