Широко расставив ноги, Вебер стоял перед входом.

— Кто из вас, сволочи, открыл дверь? Все молчали.

— Всем выйти из барака! Они вышли. Там уже был Хандке.

— Староста блока! — громко крикнул Вебер. — Было приказано закрыть двери! Кто их открыл?

— Двери старые. Беглецы вырвали замок, господин штурмфюрер.

— Ерунда! Как это возможно? — Вебер наклонился над замком, который свободно раскачивался в прогнившей двери. — Немедленно вставить новый замок! Давно уже надо было сделать! Почему не позаботились об этом раньше?

— Двери никогда не запирались, господин штурмфюрер. В бараке нет уборной.

— Мне плевать. Чтобы все было сделано. — Вебер повернулся и зашагал вверх по дороге, сзади беглецов, которые больше не сопротивлялись.

Хандке обвел взглядом заключенных. Они стояли в ожидании того, что сейчас разразится гроза. Но этого не произошло.

— Болваны, — проговорил он. — А ну-ка, убрать все это дерьмо.

Обращаясь к Бергеру, он сказал:

— Наверно, детальная проверка барака не доставила бы вам большой радости, а?

Бергер молчал. Он спокойно посмотрел на Хандке. Тот усмехнулся.

— Считаете меня дураком, не так ли? А я знаю больше, чем ты думаешь. И я до вас доберусь! До всех! До всех задирающих нос политических идиотов, понимаешь?

Тяжело ступая, он последовал за Вебером. Бергер повернулся. У него за спиной стоял Гольдштейн.

— Что он имел в виду? Бергер пожал плечами.

— В любом случае нам надо немедленно сообщить Левинскому. И сегодня спрятать людей где-нибудь в другом месте. Может, в двадцатом блоке. Пятьсот девятый все знает.

Утром над лагерем опустилась густая пелена. Сторожевые башни с пулеметами и прилегающие к ним зеленые насаждения растворились в тумане. Поэтому какое-то время казалось, что от концентрационного лагеря не осталось и следа, словно туман превратил ограждение в мягкую обманчивую свободу и достаточно было сделать шаг вперед, чтобы убедиться, что их уже здесь больше нет.

Потом завыли сирены, и вскоре раздались первые взрывы. Они явились из какого-то аморфного небытия, лишенные направленности и происхождения. Эти взрывы без особой разницы могли произойти в воздухе, за горизонтом или в самом городе. Они были разбросаны, как раскаты грома многих приглушенных гроз, и по светло-серой ватной бесконечности чувствовалось, что никакой опасности в них нет.

Обитатели двадцать второго барака устало сидели на кроватях и в проходах. Они мало спали, и им было муторно от голода; накануне вечером дали только жидкий суп. Они почти не обращали внимания на бомбардировку: уже привыкли. Бомбардировка тоже стала составной частью их существования. И все же мало кто был готов к тому, что вой вдруг резко усилится и выплеснется в необычайно мощных взрывах.

Барак заходил ходуном, как при землетрясении. На гулкий раскат грохота наложился звон разбитых оконных стекол.

— Они нас бомбят! Они нас бомбят! — кричал кто-то. — Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!

Возникла паника. Одни кубарем скатились из постелей. Другие пытались сползти вниз, натыкаясь на тех, кто уже оказался на полу, в хаотическом переплетении человеческих тел. В воздухе безжизненно плавали чьи-то руки, кто-то по-мертвецки скалил челюсть, из глубоких глазниц смотрели перепуганные глаза. Таинственным казалось, что все вокруг происходило вроде бы беззвучно; грохот зениток и бомб теперь настолько усилился, что полностью заглушил шум внутри барака. Складывалось впечатление, что раскрытые рты кричат беззвучно, словно страх обрек их на вечную немоту.

Тут второй взрыв потряс землю. Паника вызвала в узниках суматоху и желание спасаться бегством. Тот, кто еще был способен ходить, пытался протолкнуться в проходах; другие совершенно безучастно лежали на кроватях, уставившись на своих жестикулирующих товарищей, словно зрители в пантомиме, к которой они сами не имели никакого отношения.

— Закрыть дверь! — крикнул Бергер.

Но было уже поздно. Дверь распахнулась, и первая кучка скелетов, спотыкаясь, выскочила в туман. За ними последовали другие. Ветераны сидели на корточках в своем углу, стараясь, чтобы их не захватил этот поток.

— Оставаться здесь! — кричал Бергер. — Охранники будут стрелять!

Бегство продолжалось.

— Лечь на пол, — кричал Левинский. Несмотря на угрозы Хандке, он провел ночь в двадцать втором бараке. Здесь ему все еще казалось безопаснее. Накануне в трудовом лагере специальная группа в составе Штейнбреннера, Бройера и Нимана схватила четверых, фамилии которых начинались на «И» и «К», и увела в крематорий. Еще хорошо, что поиск носил бюрократический характер. Левинский решил не ждать, пока очередь дойдет до буквы «Л».

— Всем вытянуться на полу! — кричал он. — Они будут стрелять!

— Уходим отсюда! Кто желает оставаться в этой мышеловке?

Снаружи уже доносилась пальба, слышалось завывание и грохот.

— Ну вот, начинается! Ложись! Вытянуться! Пулеметная стрельба еще опаснее, чем бомбы!

Левинский был не прав. После третьего взрыва пулеметы умолкли. Охранники спешно покинули вышки. Левинский подполз к двери.

— Опасность миновала! — крикнул он Бергеру. Эсэсовцы исчезли.

— Нам оставаться здесь?

— Нет. Это не поможет. Нас тут завалит и мы сгорим.

— Выходим! — крикнул Мейергоф. — Если заграждения из колючей проволоки разбомбило, можно сбежать!

— Заткнись, идиот! Они мгновенно схватят тебя в твоей робе и на месте расстреляют.

— Выходи давай!

Они стали пролезать через дверной порог.

— Держаться всем вместе! — кричал Левинский. Он схватил Мейергофа за куртку у груди. — Если будешь валять дурака, я собственными руками сломаю тебе шею, понятно? Идиот проклятый, думаешь, мы вправе сейчас рисковать? — Он встряхнул его. — До тебя доходит? Или дать тебе хорошенько по башке?

— Оставь его, — сказал Бергер. — Ничего он не сделает. Для этого он слишком слаб. Я за ним посмотрю.

Они лежали около барака, совсем близко, чтобы видеть темные стены в еще кипящем тумане. Казалось, что стены клубятся от какого-то невидимого огня. Так они и лежали, прильнув к земле, словно придавленные мощными раскатами грома, в ожидании следующего взрыва.

Но его не последовало. Продолжала стрелять только зенитка. Скоро со стороны города уже не слышно было взрывов. Зато сквозь шум снова стала четко доноситься ружейная стрельба.

— Стреляют здесь, в лагере, — сказал Зульцбахер.

— Это эсэсовцы, — Лебенталь поднял голову. — Может, бомбы попали в казармы, и теперь уже нет ни Вебера, ни Нойбауэра.

— Размечтался, — среагировал Розен. — Редкий случай. Ведь в такой туман они не могли вести прицельный огонь. Наверно, все же зацепили несколько бараков.