— Это все, что ты наобещал Тевдрику, господин? — подозрительно спросил я у Артура. Я еще не забыл, как Мэуриг требовал себе трон Думнонии и как Артур мечтал избавиться от этого бремени.

— О, такие переговоры всегда изобилуют скучными деталями, ну да пустяки это все, — беспечно отмахнулся Артур. — Да, признаться, я пообещал освободить Сэнсама. Он у нас теперь епископ Думнонии! И восстановлен в звании королевского советника. Это все Тевдрик настоял. Сколько раз я опрокидывал нашего славного епископа, а он — р-раз! — и снова на ногах. — Артур беспечно рассмеялся.

— Ты точно ничего больше не обещал, господин? — переспросил я, по-прежнему недоверчиво.

— Я наобещал достаточно, Дерфель, чтобы Гвент выступил нам на помощь, — твердо отрезал Артур. — Они будут здесь через два дня — шесть сотен первоклассных копейщиков! Даже Агрикола решил, что не так уж он и стар для ратной потехи. Помнишь Агриколу, Дерфель?

— Как же не помнить, господин, — отозвался я. Агрикола, старый полководец Тевдрика, возможно, и одряхлел с годами, но он по-прежнему — один из самых прославленных воинов Британии.

— Все они идут со стороны Глевума, — Артур указал на запад, туда, где в речной долине просматривалась Глевумская дорога, — а как только они явятся, я и мои люди примкнем к ним и вместе атакуем их в долине. — Он глядел с укрепления вниз на глубокую долину, но мысленно видел не поля и тракты, и не пригибаемые ветром зеленя, и не каменные надгробия римского кладбища, нет: перед его глазами разворачивалась битва — от начала и до конца. — Сперва саксы не сообразят, в чем дело, — продолжал Артур, — но в конце концов враги потоком хлынут по этой дороге, — он указал на Фосс-Уэй прямо под Минидд Баддоном, — а ты, о король, — он поклонился Кунегласу, — и ты, Дерфель, — он соскочил с низкой насыпи и ткнул меня пальцем в живот, — ударите по ним с флангов. Прямиком вниз по холму — и на их щиты! Мы воссоединимся с вами, — он показал на пальцах, как именно его войска обогнут северный фланг саксов, — и сомнем неприятеля, оттеснив его к реке.

Итак, Артур нагрянет с запада, а мы атакуем с севера.

— Так они ж удерут на восток, — недовольно буркнул я. Артур покачал головой.

— Завтра Кулух двинется маршем на север и воссоединится с Черными щитами Энгуса Макайрема, а они уже идут из Кориниума. — Артур был страшно собою доволен, и неудивительно: если все получится как задумано, мы возьмем саксов в кольцо и перебьем всех до единого. Но план был рискованный. По моим прикидкам, как только прибудут люди Тевдрика и Черные щиты Энгуса присоединятся к нам, численностью мы почти сравняемся с саксами, но Артур предлагал поделить нашу армию натрое, и если саксы сохранят трезвую голову, они уничтожат каждую часть по отдельности. Правда, если саксы впадут в панику, когда мы ударим жестко и яростно и они растеряются от шума, пыли и ужаса, тогда мы, пожалуй, и впрямь погоним их, как скот на бойню.

— Два дня, — промолвил Артур, — осталось каких-то два дня. Молитесь, чтобы саксы ни о чем не прослышали, молитесь, чтобы они не стронулись с места. — Он велел подать Лламрей, оглянулся через плечо на рыжекудрого копейщика и поскакал к Саграмору, вставшему на хребте за седловиной.

Ночью накануне битвы мы все выжгли кресты на щитах. Невеликая то была цена за победу, к тому же и неполная. Полную цену мы выплатим кровью.

— Думается, госпожа, — сказал я Гвиневере в ту ночь, — лучше тебе завтра остаться здесь, на холме.

Мы пили мед, передавая рог из рук в руки. Гвиневера, как выяснилось, любила побеседовать на ночь глядя, и я взял в привычку приходить посидеть у ее костра перед тем, как ложиться. Я уговаривал ее переждать на Минидд Баддоне, в то время как все мы спустимся на битву; она расхохоталась мне в лицо.

— Прежде я считала тебя дубиной безмозглым, Дерфель, — сообщила она, — тупым, немытым увальнем. Пожалуйста, не вынуждай меня думать, что я была права.

— Госпожа, — взмолился я, — щитовой строй не место для женщины.

— Равно как и темница, Дерфель. Кроме того, ты вправду надеешься победить без меня?

Гвиневера устроилась у входа в укрытие, сооруженное нами из телег и веток. Ей отвели под жилье целый угол, и в ту ночь она пригласила меня поужинать вместе подгоревшим мясом с бока одного из волов, некогда втащивших телеги на вершину Минидд Баддона. Кухонные костры догорали, тонкие струйки дыма тянулись к искристому звездному своду, что раскинулся над миром из конца в конец. Над южными холмами низко нависал серп луны, четко высвечивая фигуры часовых, что расхаживали туда-сюда вдоль укреплений.

— Я хочу видеть, чем все закончится, — объявила она; глаза ее ярко сияли в полумраке. — Я вот уж много лет так не радовалась, Дерфель, много-много лет.

— То, что произойдет завтра в долине, госпожа, удовольствия тебе не доставит. Нас ждет жестокая сеча.

— Знаю. — Гвиневера помолчала. — Но ведь твои люди верят, что я принесу им победу. Ты отнимешь у них заветный талисман в час сурового испытания?

— Нет, госпожа, — сдался я. — Но, молю, побереги себя. Гвиневера поулыбалась моей горячности.

— Это ты за меня беспокоишься, Дерфель, или боишься, что Артур на тебя рассердится, если со мной что-то случится?

Я замялся.

— Думается, он и впрямь разгневается, госпожа, — признался я.

Гвиневера помолчала, смакуя мои слова.

— Он обо мне спрашивал? — наконец осведомилась она.

— Нет, — честно ответил я, — ни разу. Гвиневера долго глядела на тлеющие угли.

— Он, пожалуй, влюблен в Арганте, — удрученно заметила она.

— Вот уж сомневаюсь: он ее на дух не переносит, — заверил я. Еще неделю назад я ни за что не стал бы так откровенничать, но теперь мы с Гвиневерой на диво сблизились. — Арганте для него слишком юна, — пояснил я, — и умом не блещет.

Гвиневера подняла взгляд, в ее подсвеченных отблесками огня глазах читался вызов.

— Умом не блещет… — повторила она. — Прежде я думала, вот я — умна. Но вы все считаете меня дурой, верно?

— Что ты, госпожа.

— Ты, Дерфель, никогда не умел лгать. Вот почему ты так и не стал придворным. Хороший придворный лжет с улыбкой на устах.

Гвиневера уставилась в огонь и надолго умолкла. А когда заговорила вновь, от ее легкой насмешливости и следа не осталось. Должно быть, в преддверии битвы ее потянуло на откровенность: никогда прежде не доводилось мне слышать от нее подобных признаний.

— Я была дурой, — проговорила она тихо, так тихо, что мне пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать ее слова за потрескиванием огня и пением моих людей. — Теперь я внушаю себе, что на меня безумие накатило, да только я сама в это не верю, — продолжала она. — Не безумие — честолюбие. — Гвиневера вновь притихла, глядя на крохотные язычки пламени. — Я хотела быть женой цезаря.

— Ты и была ею, — промолвил я. Гвиневера покачала головой.