Габчик и Кубиш столкнулись с неразрешимой проблемой: узнать заранее, поедет Гейдрих по городу с эскортом или без, совершенно невозможно. Никакой сколько-нибудь убедительной статистики из сообщений столяра не выведешь: то протектор едет один, то – непредсказуемо – с охраной. Если один – у них появится шанс выйти живыми из этой истории, если с охраной – не будет ни малейшего.

Парашютистам надо завершить свое дело успешно, и они решают положиться на судьбу, сыграть в эту жуткую лотерею: выбрать дату, не зная, «с» или «без». Не зная наперед, крайне рискованна их миссия или она – самоубийство.

197

От поворота к повороту. Молодые люди ездят туда-сюда на велосипедах, без конца повторяя маршрут Гейдриха, из Градчан в поместье и обратно. Замок Гейдриха находится в Паненске-Бржежанах – это деревушка неподалеку от Праги, оттуда на машине четверть часа до центра города. Часть маршрута представляет собой длинную прямую, с обеих сторон ни единого дома. Если им удастся остановить здесь машину, они смогут покончить с Гейдрихом без свидетелей. Им приходит в голову, что «мерседес» можно остановить с помощью стального троса, протянутого поперек дороги. Но как потом сбежать? Для этого им самим нужны машина или мотоцикл, а у чешского Сопротивления – ни того ни другого. Нет, придется сделать это в центре города и среди бела дня – когда повсюду люди. Но им необходим поворот. Все мысли Габчика и Кубиша – о петлях на дороге и ее изгибах. Они мечтают об идеальном вираже.

И в конце концов находят такое место.

Хотя… «идеальный» – не совсем точное слово.

198

У перекрестка в Голешовице (по-чешски – Holešovice) дорога идет чуть под уклон и разветвляется: одна ветка тянется вправо, к Влтаве, по ней обычно ездит Гейдрих, другая влево, в район Либень. У этого места куча преимуществ. Во-первых, поворот тут слепой, очень крутой, значит, «мерседес» должен сильно затормозить. Во-вторых, перекресток этот у подножия холма, там можно поставить своего человека, который предупредит о приближении «мерседеса». И наконец, расположение на полпути из Паненске-Бржежан в Градчаны. Это отнюдь не в центре, почти в пригороде, здесь хватает кустов, стало быть, есть возможность скрыться.

Но у этого самого поворота в Голешовице есть и недостатки. Здесь скрещиваются трамвайные пути, и если одновременно с «мерседесом» пойдет трамвай, то операция может сорваться, потому что он закроет машину или окажутся в опасности мирные жители.

Я никогда не совершал убийства, но мне кажется, что для него не существует идеальных условий. Наступает момент, когда надо решаться, да и в любом случае у них уже нет времени искать что-то получше. Значит, будет Голешовице, будет этот поворот, которого сегодня уже нет: его поглотили новое шоссе и прогресс, которому наплевать на мои воспоминания.

А я тем не менее вспоминаю, и с каждым днем, с каждым часом призраки прошлого становятся все более отчетливыми. У меня ощущение, что я так и стою целую вечность на этом перекрестке в Голешовице, у этого поворота.

199

Я поехал на несколько дней в Тулон отдохнуть, поселился в красивом доме и понемножку там пописываю. Дом этот необычный: здесь раньше жил эльзасец-типограф, который в силу своей профессиональной деятельности встречался с Элюаром и Эльзой Триоле (да, еще с Клоделем!). Во время войны он жил в Лионе и печатал фальшивые документы для евреев, а кроме того, собирал и хранил у себя книги издательства «Минюи»[287]. На тулонских землях типографа квартировали тогда немцы, но дом, похоже, никто не занимал, мебель и книги никто не трогал, и все осталось в неприкосновенности, все это и сейчас здесь.

Внучатая племянница типографа, которой известен мой интерес к той эпохе, вынимает из фамильного книжного шкафа и показывает мне тоненькую брошюрку – первое издание романа Веркора «Молчание моря», выпущенное в свет 25 июля 1943 года, «в день падения римского тирана»[288]. Об этом есть упоминание в конце томика, а на титульном листе можно прочесть надпись:

Мадам Браун и Пьеру Брауну с чувствами, объединяющими тех, кого Молчание моря захлестнуло в черные дни.

С искренним уважением от Веркора.

Я в отпуске, я держу в руках кусочек Истории, и это очень теплое, очень приятное ощущение.

200

О Гейдрихе ходят тревожные слухи. Говорят, он уедет из Праги. Совсем. Завтра он летит в Берлин, и неизвестно, вернется ли. Конечно, это сильно облегчит жизнь населения Чехии, но ведь тогда получится, что операция «Антропоид» потерпела фиаско. Новости тревожны для парашютистов, а еще, хоть они пока даже и не подозревают об этом… для французов. В самом деле, историки поговаривают, что, вполне вероятно, Гейдрих, считая свою задачу по обузданию Протектората выполненной, «возжелал свежей крови» (использую сегодняшнее выражение). Иными словами, предприняв немыслимые по жестокости меры – нам хорошо известно какие – в Богемии и Моравии, Гейдрих разделался бы с Францией.

И теперь ему надо в Берлин – обсудить с Гитлером варианты действий. Франция волнуется, Петен и Лаваль – жалкие черви, если Гейдрих сможет заняться французским Сопротивлением так же, как занимался чешским, все будет в порядке.

Это всего лишь гипотеза, но она подкреплена результатами поездки Гейдриха в Париж две недели назад.

201

Стало быть, в мае 1942 года Гейдрих на неделю слетал в Париж. Я нашел в архивах INA[289]снятый на пленку отчет об этом визите – кусочек новостного сюжета, 59-секундный репортаж, в комментарии к которому, произнесенном таким типичным для 40-х годов гнусавым голосом, говорится следующее:

«Париж. Господин Гейдрих – генерал СС, глава имперской Службы безопасности, представитель рейха в Праге, прибыл сюда по поручению шефа СС и немецкой полиции господина Гиммлера, для того чтобы официально ввести в должность господина Оберга, бригаденфюрера и генерал-майора немецкой полиции. Известно, что господин Гейдрих является президентом Международной комиссии уголовной полиции[290], а Франция всегда участвовала и участвует в работе этой комиссии. Во время своего пребывания в Париже генерал принял генерального секретаря полиции господина Буске и генерального секретаря по административным вопросам Министерства внутренних дел господина Илэра, а также Фернана де Бринона, делегата французского правительства в оккупированной зоне, и Даркье де Пеллепуа, только что назначенного генеральным комиссаром по еврейскому вопросу»[291].