Машина завиляла, сбросила скорость, остановилась совсем. Водитель пытался выбить остатки стекла и обеспечить обзор. Догоняющему джипу хватило заминки. Он покрыл сотню метров и остановился рядом с Калмычковым. Из машины выпрыгнули бойцы. Ударили три автомата. А секунду спустя, отправила к цели смертоносную ракету маленькая «Муха»!

Ракета еще летела, когда из левой задней двери Щербаковского джипа начал валиться в снег кто-то в камуфляже… Взрыв! Пламя выжгло все, что находилось в машине. Слишком большой бензобак у этих джипов…

Взрыв Калмычков еще видел. Потом потерял сознание. Всего на миг. Очнулся. Забарахтался в сугробе, пытаясь встать. В мозгу, отшибленном о лобовое стекло, вспухла важная мысль, но никак не поддавалась расшифровке.

К нему подбежали бойцы, помогли подняться и подвели к горящему джипу. Он не слышал, что кричат ему в ухо. Все пытался прочесть эту плотно упакованную мысль…

Из домов высыпали люди. Жались к заборам, боясь подойти ближе.

На снегу, в луже быстро впитывающейся крови, лежал простреленный в нескольких местах Щербак. Его глаза еще вращались в орбитах, но видели ли они что-нибудь? В левой руке он зажал ручку чемодана со спутниковой связью, а правая, оторванная взрывом по плечо, судорожно вцепилась в ремень сумки, найденной Калмычковым под елкой. «Какие крепкие, узловатые у него руки…» — подумал Калмычков, выдирая из сомкнутых пальцев ремень.

Машина пылала, и никто не собирался ее тушить. Смрадный дым клубился над местом побоища, разнося по поселку запах паленого пластика и мяса.

Калмычков достал телефон и набрал номер генерала Арапова:

— Операция окончена. Все умерли…

— Живой! Коленька, живой! — генерал чуть не рыдал в трубку.

— Живой… Странно для живца?

— Прости, Коля! Как по-другому? Один шанс выпал.

— Стоит оно того?.. — спросил Калмычков. — Хотя… По Валерке вопрос закрыли, по старикам… Спасибо, Серафим Петрович. Все правильно.

Через два часа подъезжали к Москве. «Ауди» вел один из бойцов. Калмычкова везли в джипе — слишком плох. Время от времени его рвало. Бойцы останавливались у обочины и терпеливо ждали. Когда сознание угасало, совали под нос раздавленную ампулу с нашатырем. Сделали укол. Все равно больно.

Но хуже боли мучила вспухшая до невероятных размеров мысль. Она росла, набухала, грозила взорвать череп, но не поддавалась прочтению. На светофоре в Черной Грязи джип резко тормознул. Боль адская! И тут «нарыв» в голове лопнул. Калмычков — понял.

Бомж, которого погрузили в джип — с бородой. Сивой всклоченной бородой…

— Везите в «Склиф…»

26 декабря, понедельник

Калмычков провалялся в больнице десять дней. Первые два в Институте Склифосовского, остальные в ведомственном госпитале. Кроме сотрясения мозга, нашли трещины в ребрах, перелом ключицы, ушибы внутренних органов. Не считая синяков и ссадин. Тянуло на месяц госпитализации.

Сумку с записями самоубийцы сдал на хранение вместе с одеждой. Приобщить ее не к чему. Дело закрыто. Значит, сумка — не вещдок, а его частная находка. Решил придержать, пока не просмотрит содержимое.

О том, что в машине сгорел не тот бомж, не сказал даже Арапову. Почему-то.

Заезжал Бершадский, расспрашивал, качал головой: «Что будет, что будет…»

Ничего не было. Калмычков написал рапорт. Абсолютно честный. Не упомянул разве что о майоре ФСБ. Кто подтвердит, что Калмычков знал о его существовании? Был ли майор? ФСБ помалкивает.

Отчет получился правильный. Щербак — представитель ОПГ. На месте оказался раньше Калмычкова. Нашел бомжа, предполагаемого самоубийцу из питерского дела. Калмычков, как мог, старался не дать преступникам скрыться. Пострадал. Откуда ни возьмись, примчалась неизвестная машина с вооруженными людьми, которые расстреляли джип Щербака. Вероятно — конкуренты. Складно. Бандитские разборки.

Бершадский прочитал рапорт и увез с собой. Показал на забинтованную калмычковскую «репу» и пошутил: «Умеешь ты головой работать…»

Больше никто объяснений не требовал. Генерал Арапов по телефону обеспокоился: «Контора долгов не прощает…» Калмычкову — глубоко насрать. Дело по самоубийству закрыто. Не это его волновало. Он обзванивал всех, кто мог помочь в поисках дочери.

Женька ищет. Бывшие подчиненные помогают. Пока глухо. Официальный розыск молчит. Интерпол — тоже. Даже Вадим Михайлович посетовал на облом: «В маленьком городе не можем девочку найти. Уважать себя перестаю».

«Господи! Только бы жива…» — молил Калмычков. Это все, что он мог сделать. Это все, чего он хотел теперь от жизни. Ни денег, ни званий, ни карьеры. Только бы — жива!..

Ему предстояло провести в госпитале новогодние праздники. Калмычков не роптал, и скука не тяготила его. Зажили синяки, понемногу отпустили головные боли. Лишь сломанная ключица стесняла движения.

Но вышло иначе, поперек предписаний. Он наплевал на ключицу и последствия черепно-мозговой, когда отзвонился опер Серега. Доложил, что все нормально: больницы, морги и дежурные части следов Ксюни не фиксируют. Прощаясь, добавил: «Ходят слухи — генерала Арапова в пятницу крепко обидели. Увезли с инфарктом прямо из кабинета начальника ГУВД…»

Калмычков перезвонил на генеральский мобильник.

— А, товарищ полковник… — пробормотал слабым голосом генерал. — Спасибо, что справились о здоровье. Да, инфаркт. Говорят — обширный. Нет, не первый и не второй. Четвертый, кажется… Что ж мы — по телефону? Много ли по телефону скажешь.

— Так точно! Понял вас, товарищ генерал. Выздоравливайте… — прокричал в трубку Калмычков.

Что за конспирация? Генерал боится прослушки? Или отводит гнев Конторы от него, Калмычкова? Подчеркивает чисто служебные отношения. Ничего, мол, личного. Конечно! Авральный звонок по самоубийце можно отнести на служебное рвение. Дело закрыто. Генерал попросил бывшего подчиненного в неслужебное время подсуетиться. На всякий случай. По привычке все доводить до конца. «На дурняка» прокатит. Не боги в Конторе горшки обжигают.

Самочувствие у старика неважное. Четвертый инфаркт. Калмычков встал с кровати и прошаркал в ординаторскую. Попросил дежурного врача растолковать перспективы больного с четвертым инфарктом. Выслушав, бросился выбивать досрочную выписку.

Через час мчался на такси в Шереметьево, морщась от боли при каждом толчке. Мчаться в Шереметьево двадцать шестого декабря — это, конечно, гипербола. Машина дергалась в пробках, то ускоряясь, то тормозя. Билет на самолет, заказанный через МВД, ждал в аэропорту. На рейс, слава Богу, успел.

Еще через три часа Калмычков ехал по Московскому проспекту из аэропорта Пулково. Питер показался маленьким, тихим, по-домашнему уютным. Жить бы здесь всегда!..

В госпиталь добрался к восьми вечера. Посетителей не пускали, но быть милицейским полковником иногда чертовски выгодно. Вломился в палату с цветами, апельсинами и бутылочкой коньяка в кармане. Малюсенькой бутылочкой.