Джейн погружается в себя, закрывает лицо руками. Тряска самолета означает, что нет никакого способа переместить ее тело обратно к семье, поэтому она присоединяется к ним в мыслях. Она представляет, как сидит на коленях у Брюса. Чувствует его ноги под своими. Смотрит ему в глаза, потому что у них не осталось слов. Потом она целует своих мальчиков, целует, целует и целует их так, как Эдди целовал ее в детстве.

Когда самолет снижается до высоты 700 метров, датчики обнаруживают быстро приближающуюся поверхность и снова включают сигнал тревоги. Но у пилотов больше нет времени, чтобы нарастить скорость, толкая нос самолета.

– Этого не может быть! – кричит командир.

– Но что происходит?

– Десять градусов тангажа…

Брюс думает о математике, о своих расчетах, над которыми работал вот уже шесть лет, но так и не сумел довести их до совершенства. В багажном отделении этого самолета лежит его сумка, полная дневников и заметок. Он представляет себе страницу, на которой описан прорыв, совершенный им в прошлом августе, представляет бутылку мальбека, которую открыл для себя и Джейн тем вечером. Тогда ему казалось, что прорыв приблизил его к открытию. Надо было быть умнее. Он добрел до поляны, окруженной непроходимой чащей, приняв ее за опушку.

В следующие месяцы все только ухудшилось. Ему не дали должность в университете, и эти неудачи сокрушили Брюса. Конечно, он пытался скрыть свои переживания от жены, но не мог не задаваться вопросом: почему это настолько его волнует? Ответ был очевиден: из-за мальчиков. Он хотел, чтобы мальчики увидели, как он трудится, – что они и сделали – и достигает чего-то выдающегося. Он хотел, чтобы Эдди и Джордан гордились им. Хотел сделать что-то достойное их гордости.

Самолет падает. Брюс держит руки своих сыновей и думает о том, что ему нужно больше времени.

Милый Эдвард.

Меня зовут Лайл. Я – парамедик-доброволец из Грили, штат Колорадо. Я был частью команды, оказавшейся ближе всего к месту крушения рейса 2977. Когда поступил звонок, я работал в супермаркете. Дело в том, что я и моя семья – мясники. В тот день я резал курицу, думая о том, что, должно быть, она слишком жесткая и не годится в пищу. Память – странная штука.

Это был мой последний день в супермаркете. И последний день в скорой помощи. После случившегося я не смог продолжить работу. Один врач сказал, что у меня депрессия, другой назвал это состояние посттравматическим расстройством. Я чувствую себя неловко, говоря об этом, ведь ты столько всего пережил. Но, раз уж я собрался рассказать тебе свою историю, то, думаю, нужно раскрыть все. Итак, после болезни я решил уехать из Северного Колорадо, даже несмотря на то что моя семья жила там очень долгое время. Мы были на этих землях еще до Колумба. Сейчас я живу в Техасе: мне нужны открытые пространства. Я все еще мясник.

Я пишу тебе, потому что не могу избавиться от воспоминаний о том дне. Ты приходишь ко мне во снах, крича, как тогда кричал из-под обломков. Если ты уже бросил читать, если разорвал письмо и выбросил его, то я полностью тебя понимаю. Я, может, и сам бы так поступил.

В нашем городе было всего четыре парамедика-добровольца, хотя, разумеется, из-за масштабов катастрофы вызов распространился и на другие округи. Но мы находились ближе всех и первыми прибыли на место крушения. Я приехал на своей машине, Оливия и Боб – на машине скорой помощи. С нами был еще один парень, я даже не помню его имени. Пожарная машина, шикарная машина, которая стоила столько денег, что округ годами боролся за ее покупку, следовала за нами по пятам. Начальство, без сомнения, было в восторге от возможности по-настоящему использовать эту штуку.

Когда мы добрались туда, место напоминало съемочную площадку голливудского фильма. Увидеть часть самолета, лежащую посреди поля для выпаса скота, мимо которого я проезжал сотни раз, было так же страшно, как увидеть выброшенного на берег кита. Моей первой мыслью было, что мы должны поднять его обратно в воздух. Это казалось такой же разумной идеей, как и любая другая.

До этого самым серьезным происшествием, которое мне доводилось наблюдать, был сердечный приступ, перенесенный стариком в его постели. Его жена позвонила в 911, мы приехали, и он выжил. Мы прошли курс обучения, но ничего подобного не касались в живую. Оливия была наготове. Она кричала, чтобы мы разбились на отдельные сектора. Она велела нам искать людей, которым можно помочь. Я пошел на крайний левый борт, рядом с хвостом, отколовшимся от остальной части самолета. Не меньше часа ползал по искореженному металлу, смятым сиденьям и неузнаваемым предметам, кашляя от дыма. Я слышал, как другие люди звали выживших, и надеялся, что коллегам повезет больше, чем мне.

Я пытался придумать, как оказаться у машины, удрать с этого ужасного места, а потом услышал тебя…

Эдвард делал все возможное, чтобы избежать воспоминаний о катастрофе, но иногда они наваливались на него, как болезнь, и, как только это начиналось, спасения от них не было. Кошмары настигали его в темноте бессонных ночей. А иногда подкрадывались к нему, когда он определенным образом задерживал дыхание или когда громкий шум заставлял его сердце биться быстрее.

Внезапно внутри него накренился самолет.

Он сжимал руку отца и руку Джордана, теперь они были сплетены воедино – как веревка. Эдди смотрел на эту веревку, когда верхние отсеки с грохотом открывались и сумки падали. Он не был уверен, направлен ли самолет вверх или вниз.

– Я люблю вас, ребята, – хрипло сказал Брюс. – Я хочу быть здесь, с вами. Я люблю вас.

– Я тоже вас люблю, – сказал Эдди.

– Люблю вас, – сказал Джордан.

– Джейн! – кричал Брюс.

Люди вокруг Эдди издавали звуки, которых он никогда раньше не слышал и никогда больше не услышит. Раздался оглушительный треск, словно мир раскололся надвое. Он почувствовал слезы на своей руке. Они его или Джордана?

Шум был настолько громкий, а давление на лицо и кожу настолько сильное, что он еле держал глаза открытыми.

Он падал.

Все падали.

…сначала я не поверил своим ушам, Эдвард. Я думал, что мне все это кажется. Но одна и та же фраза звучала снова и снова, и я двигался к ней, как будто она была магнитом.

Я отодвинул в сторону металлический лист: ощущение было такое, будто открываешь дверь, и вот ты здесь, разъяренный, словно обиженный ожиданием. Ты посмотрел мне в глаза и закричал: «Я здесь!»

Я смотрел на тебя, на этого маленького мальчика с ремнем безопасности на талии, пока ты снова не закричал. Потом я шагнул вперед и поднял тебя, а ты обнял меня за шею, и мне показалось, что ты спасаешь меня в тот же миг, что и я спасаю тебя.

Мы вернулись к остальным, а ты все повторял, уже тише, но с той же настойчивостью: «Я здесь. Я здесь. Я здесь».

ИЮНЬ 2019

Эдвард и Шай ехали с опущенными окнами через всю страну на «акуре» – подержанной машине, купленной на деньги Джакса.