Ее брат стоял в стороне и смотрел на происходящее. Стражи Князя ожидали, что Ян может нарушить правила поединка, может напасть на Князя, попытаться защитить сестру. Но он не двигался. Он только беззвучно шевелил губами, и его пальцы сжимались и разжимались.

Когда все кончилось, Князь милостиво протянул ему руку. И Ян склонился в поцелуе к руке убийцы своей сестры. А потом обнажил шею — в знак абсолютного повиновения Князю.

Многие тогда начали презирать Яна Гданьского.

Многие, но не Князь, который почему-то так и не поверил в его смирение.

Князь был стар и умен. И силен. Он чувствовал: с Яном Гданьским что-то неладно. Он приказал Стражам следить за Яном и при первом же подозрении на нарушение Закона — казнить его. Но Ян не давал повода для подозрений.

… Гензель давно ожидал, что когда-нибудь Гретель не выдержит, сглупит и вызовет на поединок того, кто сильнее ее. Гензель понимал, что когда-нибудь он потеряет Гретель: такие страстные и властолюбивые натуры, как она, не умеют жить осторожно и тихо.

Гензель хотел только одного: не потерять ее безвозвратно, как потерял маму.

Гензель создал заклинание, позволяющее поймать отходящую душу, заключить ее в корень живой мандрагоры и хранить, пока не найдется подходящий сосуд, чтобы ее вернуть.

Это было трудное заклинание. Гензель отдал ему почти все свои силы. Чтобы восстановиться, ему понадобились десятилетия. А чтобы вернуть ее душу, понадобилось четыре жертвоприношения и помощь самого Вельзевула.

Но ему удалось. Сестра снова была рядом с ним. И в ближайшие несколько столетий она, можно надеяться, никого не станет смещать с трона. Даже Гретель способна учиться на своих ошибках.

Лес был громаден и мрачен, и даже на краю его, где земля и трава давно были истоптаны людьми, чувствовалась исходившая от него тяжелая древняя сила. Люди не ощущали ее, они привыкли считать себя хозяевами мира, они ничего не боялись. Люди понастроили здесь какие-то коттеджи и лыжные курорты, проложили дороги. Они полагали, что исходили этот лес вдоль и поперек и прекрасно знают его.

Люди очень удивились бы, если бы поняли, как много в Шварцвальде осталось запретных, тайных мест, куда ни разу не ступала нога человека. А если и ступала, то косточки несчастного обладателя ноги так и оставались гнить под какой-нибудь разлапистой елью. У каждого старого леса есть собственная магия, в каждом прячется нечисть, которая не прочь подкрепиться самоуверенным человечком, сбившимся с тропы. Лесные духи морочат головы беспечным туристам, заводят их в дебри и заставляют умирать от голода в двух шагах от спасительной тропинки, заманивают в болото… В Шварцвальде нечисти было много, и у каждой твари была своя собственная магия, переплетенная с магией леса. Лес звенел этой магией. Даже Мишель, прибывший из страны самых могучих леших и самых властных болотников, почувствовал разлитую среди этих деревьев угрозу. Шварцвальд был заповедником нечисти. Интересно, это место само по себе такое, или причина в том, что здесь нашли убежище Гензель и Гретель?

Оставив машину на стоянке рядом с кемпингом, вампиры вышли на широкую асфальтированную дорожку, аккуратно размеченную для велосипедистов, и отправились в глубь леса. Через полчаса Филипп решил, что пора сворачивать в сторону, — и прогулка сразу перестала быть легкой и приятной, потому что им пришлось пробираться через заросли чрезвычайно колючих кустов. Это было не просто даже для вампиров. Взлететь они не могли — вверху сучья сплетались в такое же колючее кружево, как и внизу.

— Что мы ищем? — спросил Лоррен. — Куда идем?

— Я ищу ведьмину тропу, — ответил Филипп. — Да вы сами ее увидите. Она скрыта от глаз людей, но не от нечисти. Мы с вами нечисть, и мы сильнее любой здешней твари, так что им нас не запутать… К сожалению, лес слишком большой, и тут особенно не полетаешь. Боюсь, если мы поднимемся выше деревьев, то ничего не разглядим за ветвями. Придется лезть напрямик через чащу.

Ведьмину тропу они нашли перед самым рассветом.

Филипп был прав, ее действительно невозможно было пропустить. Вампиры пробирались через очередной бурелом, а потом вдруг будто поднялась завеса, и они увидели аккуратную тропку, которая, казалось, чуть заметно светится в темноте, указывая путь. Ветви деревьев не перегораживали ее, а сплетались вверху наподобие арки. На тропе даже не росли вездесущие кусты, под ногами расстилалась только шелковистая нежная травка.

— Мы у цели? — возбужденно спросил Мишель.

Всю ночь он был мрачен, чувствуя, как уходит драгоценное время. Бестолковые блуждания по лесу раздражали его.

— Похоже на то, — задумчиво произнес Филипп, — однако пока мы не можем идти дальше. Кто знает, что встретится нам на пути. Гензель мог понаставить ловушек… Проклятье, а ведь скоро рассвет, как же я забыл!

За деревьями почти не было видно неба, но уже заметно светало. На открытом пространстве уже наступало утро, и только здесь, в самом сердце Темного Леса, мир по-прежнему был окутан мраком. Филипп с ужасом смотрел на плотный свод ветвей над головой.

— Мы не успеем вернуться в гостиницу до рассвета! — воскликнул он. — Вот дьявол! Мы слишком увлеклись поисками!

Мишель только пожал плечами.

— Зачем нам возвращаться? Чтобы завтра начинать все сначала? Останемся здесь, зароемся в землю…

— Зароемся в землю? — переспросил принц. — Зароемся? В землю?! Ты вообще понимаешь, о чем говоришь? Я никогда в жизни не зарывался в землю! Черт возьми, там грязь! Там черви и жуки! Они будут по мне ползать! — Филиппа передернуло от омерзения. — Ни за что на свете!

— Но это же лучше, чем сгореть на солнце, — вставил Лоррен, — сами говорите, что мы не успеем добраться до гостиницы.

Филипп взвыл и схватился за голову.

— Лучше умереть! — заявил он. — Я не полезу под землю! Никогда!

Но, конечно, ему пришлось зарываться.

Лоррен, как в саван, бережно завернул принца в два плаща — в его и в свой собственный, терпеливо, словно ребенка, убеждая Филиппа, что никакие черви и жуки под ткань не проберутся. И тем более не станут откладывать на принце яйца… И гадить на него тоже не станут… И что его высочество даже не испачкается, потому что плотные кожаные плащи защитят его и от грязи, и от сырости. Уже перед самым восходом солнца Лоррену удалось наконец уложить стенающего Филиппа под лапы раскидистой ели. Земля тотчас зашевелилась под вампиром; и трава, и мох, и толстый ковер хвои расползались в стороны, обнажая жирную черную землю, которая тоже расступалась, пока завернутое в плащи тело не погрузилось достаточно глубоко, чтобы лучи солнца не смогли его коснуться. После этого дерн вернулся на место, до последней иголочки, до последнего листика, — никто не нашел бы здесь и следа похороненного вампира.

Мишель с Лорреном завороженно глядели на «погребение», им тоже никогда еще не приходилось закапываться в землю, и они не видели, как это происходит.