Священники молились и распевали, славя свою победу над язычниками, и никто не заметил темных силуэтов, появившихся из моросящего над морем дождя.

Я мог лишь представить себе последовавшие за тем страх, бегство и резню. Датчане спрыгнули на берег. Датчане с мечами, с топорами и копьями. Так много людей спаслось по единственной причине — потому что еще больше погибло. Датчане стали убивать — и обнаружили, что убить нужно стольких, что они не смогли добраться до тех, кто побежал к кораблям.

Остальные датские суда напали на флот саксов, но «Родбора» сдержала натиск.

— Я оставил людей на ее борту, — сказал Стеапа.

— Зачем?

— Не знаю, — уныло ответил он. — Просто у меня было дурное чувство.

— Мне знакомо это чувство, — сказал я.

Когда сзади по шее бегут мурашки; слабое подозрение, что опасность близка. Такое чувство никогда нельзя игнорировать. Мне доводилось видеть, как мои гончие внезапно просыпались, поднимали головы и тихо рычали или жалобно скулили, глядя на меня в бессловесном призыве. Тогда я знал, что происходит: надвигается гроза. В таких случаях гроза всегда приходит, но каким образом ее ощущают собаки, я не знаю. Но, должно быть, они испытывают такое же чувство — им не по себе от скрытой опасности.

— То был редкостный бой, — скучным голосом проговорил Стеапа.

Мы миновали последний изгиб, который делает Темез Перед тем, как достичь Лундена. Показалась отстроенная городская стена — новое дерево ясно виднелось на фоне старого римского камня. С укреплений свисали знамена, большинство из них были украшены изображениями святых или крестов; яркие символы, бросающие вызов врагу, каждый день рассматривавшему город с востока.

«Врагу, — подумал я, — только что одержавшему победу, которая потрясет Альфреда».

Стеапа опустил подробности боя, и мне пришлось радоваться уже тому немногому, что я от него узнал. Вражеские суда, сказал он, почти все были вытащены на восточный берег; их доволокли туда, где горел громадный костер. «Родбора» и семь других судов саксов находились дальше к западу. Берег превратился в место вопящего хаоса, когда язычники с воем убивали. Саксы пытались добраться до кораблей, стоявших дальше к западу, и Стеапа построил «стену щитов», чтобы защитить эти суда, пока беглецы карабкались на борт.

— Этельред туда добрался, — угрюмо прокомментировал я.

— Он умеет быстро бегать, — сказал Стеапа.

— А Этельфлэд?

— Мы не смогли за ней вернуться, — ответил он.

— Конечно, не смогли, — сказал я, зная, что тот говорит правду.

Стеапа рассказал, что Этельфлэд была отрезана и окружена врагом. Она со своими служанками находилась рядом с огромным костром, в то время как Этельред со священниками брызгал святой водой на носы захваченных датских кораблей.

— Он хотел вернуться за ней, — признался Стеапа.

— Что ж он не вернулся? — спросил я.

— Но это невозможно было сделать. Поэтому мы стали грести прочь.

— И те не пытались вас остановить?

— Пытались.

— И? — поторопил я.

Некоторые взобрались на борт, — сказал Стеапа и пожал плечами.

Я представил себе Стеапу с топором в руке, укладывающих врагов из абордажной команды.

— Мы сумели пройти мимо них, — проговорил Стеапа так, словно это было плевым делом.

Я подумал, что датчане должны были остановить все пытавшиеся спастись суда, но все-таки шесть кораблей ухитрились выйти в море.

— Но девять судов остались там, — добавил Стеапа.

Итак, два сакских корабля все-таки взяли на абордаж, и я вздрогнул при мысли о работе топора и ударах мечей, о днищах, ставших скользкими от крови.

— Ты видел Зигфрида? — спросил я.

Стеапа кивнул.

— Он был в кресле. Был привязан к нему.

— Тебе известно, жива ли Этельфлэд?

— Она жива, — ответил Стеапа. — Когда мы уходили, я видел ее. Она была на том корабле, который раньше стоял на пристани Лундена… На корабле, которому ты позволил уйти.

— На «Покорителе Волн», — сказал я.

— На корабле Зигфрида. Он показал ее нам. И заставил Этельфлэд встать на рулевой площадке.

Одетой?

Одетой? — переспросил Стеапа, нахмурясь, будто я задал неуместный вопрос. Потом ответил: — Да, одетой.

Если повезет, они не изнасилуют ее, — сказал я, надеясь, что говорю правду. — Она будет больше стоить нетронутой.

— Больше стоить?

Приготовься к выплате выкупа, — сказал я.

Мы уже чуяли грязную вонь Лундена. «Морской Орел» скользнул в док.

Гизела ждала меня, и, когда я рассказал ей новости, тихо вскрикнула, словно от боли. Потом она дождалась, пока на берег сойдет Этельред, но тот не обратил на нее внимания, как и на меня, и с бледным лицом зашагал вверх по холму к своему дворцу. Его люди — те, что уцелели — окружили его защитным кольцом.

А я нашел выдохшиеся чернила, очинил перо и написал еще одно письмо Альфреду.

Глава 9

Нам запретили плыть вниз по Темезу.

Епископ Эркенвальд отдал мне этот приказ, и первым моим побуждением было огрызнуться. Я сказал, что корабли саксов — все до последнего в широком устье — должны безжалостно разорять датчан. Он позволил мне высказаться, не перебив ни единым словом, — и похоже, проигнорировал все сказанное мной. Епископ писал, копируя какую-то книгу, лежащую на высоком столе.

— Какой толк будет от такого насилия? — в конце концов едко спросил он.

— Это научит их бояться нас, — ответил я.

— Бояться нас, — эхом отозвался он, произнося каждое слово очень отчетливо и насмешливо.

Его перо царапало по пергаменту.

Эркенвальд призвал меня в свой дом, стоявший рядом с дворцом Этельреда, и дом епископа оказался на редкость неуютным. В большой главной комнате не было ничего, кроме пустого очага скамьи и высокого стола, за которым он писал.

На скамье сидел молодой священник и молча тревожно наблюдал за мной и епископом. Я не сомневался, что он находится здесь только для того, чтобы быть свидетелем. Если во время нашей встречи разгорится спор, у епископа будет тот, кто подтвердит его версию случившегося.