голода. Верую, не допустит Господь! – Священник трижды осенил себя крестом, а потом и Полуярова.

Пожарский ошалел от этого напора, да и от озвученного урожая яровых. Такого даже немцы у себя не собирали. Да где же набрал Петруша людей-то таких. Правда, ведь, лучшие на Руси мастера. И все собрались в маленьком захолустном сельце Вершилово.

Следующее имя заставило князя аж присесть.

– Это – Трофим Шарутин, зодчий, что сейчас храм наш новый каменный строит. Тот самый, что собор в Смоленске построил и ещё множество храмов по Руси.

Пожарский это имя слышал. Его искал государь для работ по восстановлению Кремля на Москве. А он вот где. Его-то Петя как заполучил? Чудеса просто.

– Не все это, княже, мастера вершиловские. Ещё есть множество тех, за чьими товарами и с Москвы, и с неметчины гости торговые едут. Сам потом обойдёшь, производства посмотришь. А сейчас пойдём, храм строящийся узришь.

– А это что за строения? – указал боярин на два одинаковых кирпичных дома по бокам площади.

– Что справа, то кельи женского монастыря. Отбил инокинь Пётр Дмитриевич тоже у атамана Ивашки Сокола, как и иконописцев. Так они у нас и прижились. Кельи им княжич построил да к ремеслу приставил. Валенки-то, чай, видел, княже?

– Нет. Что за валенки?

– Обувь такая для зимы. Неужто Пётр Дмитриевич не выслал родичам? Не похоже на него, – удивился отец Матвей.

– Да я дома почитай с марта и не был, – сознался князь. – Государь на меня Ямской приказ взвалил. Пытаюсь в меру сил порядок после десятка лет войны навести.

– Понятно тогда. Что ж, хорошо, что война закончилась. Теперь бы жить да Русь обустраивать. Дороги вон гравийные везде делать, храмы строить, торговлю подымать, ремёсла всякие, – покивал головой священник. – А слева здание – это школа для детишек.

– Чьих детишек? Крестьянских? – не поверил Пожарский.

– Почему же только крестьянских? Все дети в Вершилове вместе в школу ходят. И крестьянские, и купеческие, и мастеровых разных. Как прознали про эту школу в Нижнем, приезжают теперь гости торговые, да стрельцы, да немцы и просят их детишек тоже учить здесь. Придётся думать, где селить детей осенью, кормить чем, учителей новых набирать… – Священник говорил, а у князя глаза на лоб лезли.

Купцы и немцы из Нижнего Новгорода хотят своих детей привезти на зиму в Вершилово и бросить на чужих людей, чтобы они учились чему-то в его школе. Такого не могло быть. Так он отцу Матвею и сказал.

– Вы там, в своей «захолустной» Москве, настолько отстали от Вершилова, что вам и за тысячу лет не догнать, а понять уж точно не сможете. Это, князь, не гневайся, не я сказал. Это я тебе слова Петра Дмитриевича пересказал. Только я думаю, что прав он.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский посмотрел на священника и заплакал. Заплакал от гордости за сынка старшего. Какого же разумника они вырастили с Прасковьей Варфоломеевной. На самом деле правдивые слова. Такой неухоженной, замызганной, грязной и вонючей сейчас вспомнилась ему Москва. Большая деревня с кривыми улочками и помоями на дорогах. И Вершилово! И государя теперь он окончательно понял, даже и не видя ещё тех мастеров, что диковины делают. Сюда нельзя пускать иноземцев и отсюда нельзя вывозить мастеров. Если такое переймут англичашки или немцы, то они ещё дальше убегут вперёд, совсем в замшелое захолустье Русь превратив.

– Пойдём, отче. Храм хотели смотреть.

Храм подавлял. Они прошли по широкой чистой улице с полверсты и вышли на ещё одну площадь. И опять квадратной формы. Прямо впереди возвышалась махина не храма, а собора. Он был уже выгнан на высоту в пять, а то и более сажен, и даже без крыши и куполов поражал величием. И он кардинально отличался от всего, что видел Пожарский до этого. Храм был кирпичный. И его не собирались штукатурить. Кирпичи были ровные и гладкие. И они были не пёстрые, как обычно. Основная масса была темно-коричневая, но встречались и более светлые. Они вроде бы, кроме обрамления окон и проёма двери, лежали хаотично, но в сочетании со строгим порядком чередования светлых и темных вокруг окон, двери и ещё концов стены создавали впечатление гармонии и порядка. Это было необычно и красиво.

Над проёмом двери были леса, и неизвестный мастер начал лепить там мозаичную картину крещения Иисуса Христа в Иордане Иоанном Предтечей. Снаружи здания, не внутри. До готовности мозаики было далеко, но и сейчас было ясно, что такого в «захолустной» Москве не то что сделать, даже задумать не смогут.

Как объяснил отец Матвей, сего мастера княжич прислал из Казани, и был он крещёным татарином. Сейчас Аким Юнусов с набранными среди мальчишек учениками готовит материал для дальнейшей лепки мозаики. Да как же, Господи, прости, удаётся Петруше собирать всех этих мастеров?

С другой стороны площади, объяснил Трофим Шарутин, будет княжеский дворец о трёх этажах и с садом. А по сторонам площади академия искусств с одной стороны и университет – с другой. Университет и академия в деревне! Ха!

– Пойдём, домой тебя отведу, князь-батюшка, – поддержал отец Матвей готового сесть на землю после услышанного Пожарского.

– Да, устал я что-то, – прохрипел князь. – И правда домой хочется.

Так ведь и дома приключения не кончились. Из дворни были только ключница Агафья и три сенные девки. Это так Пожарский сначала подумал, но когда им с воеводой подали обед и Дмитрий Михайлович сумел рассмотреть сенных девок, то чуть не поперхнулся мёдом стоялым. Девки были турчанки, молодые и красивые. Что же это, Петруша гарем себе завёл? Оказалось, что и этих он вызволил из рабства у казаков. Прибыли они вместе с мастером Акимом Юнусовым из Казани и Петра видели всего один раз.

Зато какое удивительное блюдо они подали! Пожарский не знал, что блюдо научил делать Агафью Пётр. Это были пельмени. Их подали в отдельном расписном блюде, а ещё отдельно были красивые блюдца в одном стиле с главным блюдом, со сметаной и горчицей. Пробуй на выбор. Интересно, а запрет на перевоз в Москву мастеров распространяется на этих искусниц?

Спал Дмитрий Михайлович в эту ночь как убитый.

Событие семьдесят пятое

Антуан ван Бодль, доктор из Антверпена, ученик самого Амбруаза Паре, был уже не молод. Ему в прошлом году стукнуло пятьдесят два года. У него была жена Кристин и трое сыновей. Старший, Иоахим, которому шёл уже двадцать второй год, помогал отцу на приёмах больных и даже иногда сам принимал пациентов, если отец приболел или перебрал вчера вина. Второго сына звали Томас. Ему только недавно исполнилось шестнадцать лет. Третьего