— Гости? Это меня не интересует. И все-таки я уверен, гром и молния, что он снова пишет!

Орфей посмотрел на убогие домишки. На каждом окне горело по свечке. По всей Омбре. За Перепела. Пропади он пропадом! Пропади все они пропадом: Фенолио, Мортимер, его дура дочка, и Сажерук. Да, Сажерук в первую очередь. Он предал его, обокрал — его, Орфея, столько лет преданно любившего его, вчитавшего обратно в родную историю, вырвавшего из рук самой смерти! И во что он превратился? Огненная тень Перепела, говорят в Омбре. Тень! Так ему и надо. "Уж я бы сделал его не просто чьей-то тенью", — думал Орфей. Но теперь уже поздно. Теперь Орфей объявил им всем войну. Уж он напишет для них историю по своему вкусу — только бы заполучить обратно книгу!

Из дома вышел ребенок. Прошлепал босыми ногами по грязному двору и скрылся в хлеву. Пора уходить. Орфей обтер Халцедона носовым платком от собачьей слюны, посадил на плечо и скорее зашагал прочь, пока ребенок не вышел из хлева. Как хорошо выбраться из этой грязи, хотя на улице было ненамного лучше.

— Чистая бумага, одна только чистая бумага, хозяин! — говорил Халцедон, пока они шли обратно по ночной Омбре. — Две-три зачеркнутые фразы — и больше ничего, клянусь! Его стеклянный человечек меня сегодня чуть не увидел, но я успел спрятаться в сапог Фенолио. Вонища там — вы себе не представляете!

Как раз это Орфей себе отлично представлял.

— Я велю служанкам вымыть тебя с мылом.

— Не надо, пожалуйста! Последний раз я от мыльной воды больше часа икал, а ступни у меня стали молочно-белые!

— И что с того? Ты же не думаешь, что я пущу тебя разносить эту вонь по моему пергаменту?

Навстречу им шел, пошатываясь, ночной дозорный. Почему эти типы никогда не просыхают? Орфей сунул в морщинистую руку несколько медных монет — а то еще, чего доброго, вызовет патруль. С тех пор как Перепел стал узником замка, Омбру день и ночь прочесывали вооруженные отряды.

— А книга? Ты действительно везде посмотрел?

На улице Мясников сразу две лавчонки, если верить вывескам, предлагали на продажу свежее мясо единорога. Смех и грех. Откуда ж оно возьмется? Орфей свернул на улицу стекольщиков, хотя Халцедон всегда просил его идти другой дорогой.

— Да, хотя это было непросто. — Халцедон нервно смотрел на витрины с искусственными ногами и руками для стеклянных человечков. — У него ведь, как я докладывал, сейчас гости, так что пришлось проводить тайный обыск в присутствии нескольких человек! И все же я обшарил все, даже одежду у него в сундуке. Он меня там чуть не запер. Но нигде ничего, хозяин, клянусь!

— Тысяча чертей! — Орфей испытывал неудержимое желание швырнуть что-нибудь об стену или разломать на куски. Халцедон хорошо знал эти порывы хозяина и на всякий случай покрепче вцепился в его рукав.

У кого может быть книга, если не у старика? Даже если Сажерук отнес ее Мортимеру, не потащил же тот ее с собой в тюрьму? Нет, Сажерук, наверное, оставил ее себе. Орфей почувствовал мучительную резь в желудке, словно ему грызла внутренности одна из куниц Сажерука. Он знал эти симптомы — они возникали всякий раз, когда обстоятельства не желали ему подчиняться. Язва желудка, так это, кажется, называется? Опасная болезнь, между прочим. "Ну и что? — прикрикнул он на самого себя. — Постарайся хотя бы ее не растравлять, а то лечить тебя здесь некому, кроме цирюльников, которые от любой болезни пускают кровь".

Халцедон сидел у него на плече, притихший и грустный. Наверное, думал о предстоящем купании в мыльной воде. Зато Цербер обнюхивал каждую стену на пути. Неудивительно, что псу так нравилось в этом мире — чего-чего, а запахов тут хватало! "Это я тоже изменю, — думал Орфей. — И шпиона вычитаю себе получше, крошечного, как паучок, и уж конечно не стеклянного!" — "Ничего ты себе не вычитаешь, Орфей! — сказал ему внутренний голос. — Книги-то у тебя теперь нет!"

Орфей, ругнувшись, потянул за собой Цербера — и наступил в кошачий кал. Навозная жижа, куриный помет, кошачье дерьмо — сапоги погибли безвозвратно, но откуда взять денег на новые? Последняя его попытка вычитать себе новый клад с Мрачного холма закончилась неудачей. Монеты оказались тонкими, словно из фольги.

Наконец-то. Впереди показался его дом во всем своем великолепии. Самый роскошный дом в Омбре. Орфей все еще испытывал приятное волнение при виде алебастрово-белых ступеней и герба над входом — он даже сам начинал верить в свое княжеское происхождение. В конце концов, пока его дела идут совсем неплохо. Он всякий раз напоминал себе об этом, когда ему хотелось переколотить всех стеклянных человечков и наслать чуму на тощего арабского мальчишку. Не говоря уж о неблагодарных огнеглотателях!

И вдруг Орфей остановился как вкопанный. На лестнице сидела птица. Похоже было, что она собирается свить гнездо прямо на ступеньках. Птица не упорхнула и тогда, когда Орфей подошел совсем близко, только поблескивала на него черными бусинами глаз.

Мерзкие твари. Они загаживают все своим пометом, всюду роняют перья, а уж сколько на этих перьях всяких личинок и микробов…

Орфей спустил Цербера с цепочки.

— Ату ее!

Цербер любил гонять птиц, иногда ему даже удавалось поймать зазевавшегося воробья. Но сейчас он поджал хвост и попятился, как будто увидел на лестнице не птицу, а змею. Какого черта…

Птица повернула голову набок и перепрыгнула на ступеньку ниже.

Цербер прижал уши, а стеклянный человечек испуганно вцепился Орфею в воротник.

— Это сорока, хозяин! — зашептал он ему на ухо. — Они рас… — голос у него пресекся, — расклевывают стеклянных человечков и украшают осколками свои гнезда! Хозяин, прогоните ее, пожалуйста!

Сорока снова повернула голову и поглядела на Орфея. Странная птица. Что-то тут не так.

Орфей нагнулся и бросил в нее камнем. Сорока взъерошила перья и хрипло застрекотала.

— Хозяин, она хочет меня расклевать! — заверещал Халцедон, вцепляясь Орфею в ухо. — Дымчатое стекло — большая редкость!

Стрекот сороки был теперь похож на смех.

— У тебя, Орфей, все такой же глупый вид!

Он сразу узнал этот голос. Сорока надула зоб, закряхтела, словно подавилась проглоченным в спешке куском, выплюнула на алабастрово-белую лестницу одно за другим три зернышка и начала расти.

Цербер с жалобным воем терся о колени хозяина, а Халцедон дрожал так, что стеклянные ручки и ножки колотились друг о друга и звенели, как посуда в корзинке для пикника.

А сорока все росла и росла. Из-под перьев показались черное платье, седые, туго затянутые назад волосы, пальцы, тут же подхватившие зернышки, которые выпали из птичьего клюва. Мортола постарела с их последней встречи. Ее плечи остались сгорбленными, даже когда она выпрямилась. Пальцы были скрючены, как птичьи когти, щеки под высокими скулами впали, а кожа напоминала пожелтевший пергамент. Но глаза по-прежнему пронизывали насквозь, и Орфей под их взглядом втянул голову в плечи, как провинившийся мальчишка.